Роман охватывает большой исторический период — примерно в двести лет. История начинается в Испании, где свирепствует католическая инквизиция. Под ее молот попадают самые незащищенные люди — народ рома. Одной его дочери удается спастись, и она попадает на Британский остров. Там начинается другая история — девушки Джоан.
Судьба не балует человека, если он беден. Но недостаток денег еще не означает недостаток человеческого достоинства…
Роман о любви.
Здесь отрывок.
"...Цыганский барон Хуан, мужчина сорока лет со светлой прядью – ровной, будто кто-то провел белой кистью по черным волосам, сидел возле костра. Не моргая, глядел он на пламя, беспечно прыгавшее по хворосту и с треском выпускавшее светлячки-искры в ночной воздух. Размышлял о судьбе табора.
Тяжелые времена настали. То и дело доходили до Хуана слухи о притеснении братьев-цыган. Во Франции их хватали и отправляли гребцами на галеры, в Пруссии король Вильгельм издал указ казнить всех цыган, достигших восемнадцати лет. До Британских островов добралась инквизиция, а ведь было время, когда рома выступали при дворе короля Якова, и он по-королевски их наградил.
В Испании дела не лучше. В Толедо создали специальный цыганский трибунал, который выносил более жестокие наказания, чем обычный. За малейшую провинность мужчин пороли кнутами до полусмерти, отрезали уши, отрубали руки, вешали. Женщин на первый раз клеймили клеймом с гербом графства, в котором задержана, на второй тоже вешали.
На въезде в крупные города стояли таблички с надписью «кроме цыган и бродяг», для неграмотных – картинка с повешенным или извивающимся под плетью человечком.
Еще восемь лет назад табор Хуана встречали в Севилье как желанных гостей, за выступления щедро наградили деньгами и пшеницей. А в этом году не пустили в городские ворота, и табору пришлось остановиться за холмом, вдали от зорких глаз охранников. Хуан натянул шапку пониже и отправился в город купить кой-каких продуктов, разузнать новости. Он не боялся, что схватят, был не по-цыгански высок и широк в плечах, разговаривал по-испански бегло. Принимали за местного.
На улице кто-то окликнул его по имени. Оглянулся. Из проулка, в который уже закралась ночь, выглядывал бродяга – в шапке с дырками, с потеками на щеках, будто от дождя, которого целое лето не было. Или не от дождя…
- Хуан, не узнаешь меня? Это я, Фернандо!
Хуан пригляделся и, вроде, узнал. Нет, ошибся… Отказывался верить глазам. Фернандо, дальний родственник, не просто изменился – стал другой человек. Раньше имел выпуклую грудь и гордую осанку, как у породистого коня-трехлетка, сам Хуан ему завидовал. Теперь ему не позавидовал бы и нищий: грудь провалилась, из лохмотьев торчали тощие руки и ноги, не мытые и нечесаные волосы развалились прядками по плечам. Ничто в его облике не напоминало прежнего весельчака и балагура.
Много лет назад они, двое молодых парней, с таборной семьей кочевали по Испании. Заходили в землю басков, в Португалию, зимовать отправлялись к холмам Сакромонте что под Гранадой. В холмах - неглубокие природные пещеры, рома приспособили их под зимнее жилье.
Жизнь улыбалась, семья росла, табор тяжелел. Кочевать с хозяйством и детьми, которых больше, чем взрослых, стало не под силу – все равно, что перевозить с места на место город.
Хуан и Фернандо разделили людей на две группы, возглавили каждый свою и отправились разными дорогами. В дальнейшем их кочевые пути пересекались раза два, потом Хуан долгое время ничего о родственнике не слышал.
— Что произошло? Где твой табор?
Взгляд нищего цыгана, едва загоревшийся радостью, снова погас. Вот что с ним приключилось.
Несколько лет ходил Фернандо с табором по старым цыганским дорогам. Зарабатывали хорошо — женщины своими ремеслами, мужчины своими. Подворовывали по мелочи, все как обычно.
— У меня кошелек такой толстый и тяжелый был, что если бы стукнул по голове, убил бы, — сказал Фернандо. Когда-то он произносил это с гордостью, теперь с горечью.
Жили весело, ели досыта, и не только жареных ежей. На жирные сардинки хватало и на сангрию, от которой веселеет сердце. Зимой взрослые и дети ходили обутые. У барона Фернандо накидка имелась из настоящего волка, теплая как печка. Конь всем на зависть – гнедой красавец Корсар! Сам коричневый, будто крепко загорел на южном солнце, а грива черная с седыми прядками, точно, как у хозяина. Любил он своего Корсара пуще жены…
По вечерам сидели по-семейному у костра, пели песни.
Прослышали, что в Португалии народ богатый, отправились туда. Бродили от холодного побережья Ла-Коруньи до средиземноморской деревушки Фаро, там же зимовали в заброшенных амбарах.
Жили как в раю. Каждый день солнце и красота вокруг, от которой поет душа. Пальмы, магнолии, фруктовые деревья вдоль дорог, на них вкуснейшие плоды — яблоки, персики, груши. Бесплатно, только руку протяни, не поленись. Фернандо один раз апельсинов так объелся, что от одного взгляда на них тошнило. Дети мандаринами кидались. Эх, счастливейшее было время!
Конечно, доходили и до него слухи об инквизиции, которая охотилась на иноверцев и ведьм. Но когда желудок полон, не думаешь о плохом. В Португалии тихо было, он думал так везде, а слухи – одна болтовня и преувеличение.
Не верил им.
До того жаркого сентябрьского дня, когда столкнулся с фанатиками нос к носу.
В сумерках миновал табор границу, остановился на ночлег вблизи большого испанского села Уэльва. Место выбрали ближе к речке, на некотором расстоянии от последнего дома. Удобно всем: пришлые селянам не мешают, и наоборот, а в случае разбойного нападения, есть к кому бежать за помощью.
Не знали цыгане, что явились в самый неподходящий момент. За два дня до того в селе произошел массовый падеж скота. Потерять скот для крестьянина – большая беда. Вдобавок по неизвестной причине. Неизвестность рождает страх: вдруг за животными наступит очередь людей? Кто защитит? Кто предотвратит несчастье?
Жители отправились к сельскому священнику.
Тот решил, что не обошлось без вмешательства нечистой силы, и организовал крестный ход. Целый день жители молились в церкви, вечером вышли на главную улицу села.
Впереди шел пастор в белых одеждах, с четками и святой книгой в руках. Он громко молился, обращался к Всевышнему за помощью, осенял крестом направо и налево. Далее шли служки с благовониями в кадилах на длинных цепях. Группа мужчин несла двухметровое, деревянное распятие с искусно вырезанной фигурой Христа. Женщины и дети несли фигурки Мадонны, кресты, лики святых. Они собирались обойти село, обозначив и освятив границу, за которую запрещено заходить дьяволу.
Процессия достигла околицы. Священник возвысил голос и, проклиная врага человечества, погрозил кулаком в пространство. На словах «Да будут прокляты пособники сатаны, да гореть им вечно в адском огне!» взгляд его упал на цыган, расположившихся лагерем на поляне.
Пастора осенило — сам Бог послал их в ответ на его молитвы. Процессия будет иметь больше смысла, если найдутся не воображаемые, а вполне реальные виновники несчастья. Указав на пришлых, он тем самым убьет двух зайцев: убедит прихожан в могуществе церкви и укажет врага, на которого следует излить праведный гнев.
И не пришло в голову, что люди пострадают ни за что. Это не люди, а чужаки, и тем виноваты.
Он указал пальцем на табор, крикнул в толпу:
— Вот оно, бесовское отродье! Это их женщины наслали порчу на ваших коров. Это они задумали извести жителей деревни. Они пришли сюда, чтобы вредить! Свершите суд Божеский, бейте неверных! Пусть нечестивцы расплатятся за помощь врагу человеческому, и пусть гром Небесный их поразит!
Проклятый поп, лучше бы его самого поразило громом!
Фанатичной толпе не надо повторять дважды. Налетели как чумовые, не успели цыгане сообразить. Избивали жестоко всех, кто попадался под руку: женщин, пожилых, детей. Кибитки поломали, коней увели с собой, сказали – в оплату за отравленных коров. Еще сказали – убираться из села да побыстрее.
А куда убираться? Ночь, лес, в лесу разбойники.
Беды никто не ожидал. Уныние навалилось на таборных. Женщины плакали, дети испуганно цеплялись за юбки матерей. Мужчины растерянно качали головами. Фернандо не находил слова утешения для близких, сокрушался о Корсаре как о пропавшем члене семьи. Тогда он впервые столкнулся с насилием, о котором давно ходили слухи.
Ломал голову: как помочь людям? Без кибиток не выжить. Где их взять? Купить – денег нет, построить новые – не осталось даже топора. Да без тягловой силы они бесполезны. Украсть назад украденных коней? Невозможно. В Уэльву сейчас идти — смертельный риск, а до следующей деревни полдня пути. Вернее полночи.
Поздно отправляться в дорогу, решил Фернандо, дождемся утра. Переночуем на земле, голодные, под открытым небом. Одно утешение – ночи в сентябре теплые. Конечно, после случившегося трудно заснуть, но срываться с места опасно.
Эх, если бы он знал, что ожидало их утром, уводил бы своих людей немедленно, лесами, звериными тропами, подальше от проклятого места…
Ночь прошла спокойно. А на рассвете примчались монахи с солдатами и увели всех таборных женщин — от девочек до старух. Предъявили обвинение в колдовстве, краже и наведении порчи на скот с целью извести жителей, чтобы завладеть имуществом. Мужчины пытались пробраться в зал суда, чтобы поддержать, да их отогнали солдаты. Пригрозили, что тоже арестуют, велели убираться подальше, наставили дула. Перед ружьями без толку махать голыми руками. Убежали мужчины от охранников, как трусливые зайцы от волков…
Спрятались в лесу.
Собрал Феранандо оставшихся, сказал с печалью в голосе: без женщин нет семьи, без коней и кибиток нет табора. Сложил полномочия барона. Предложил каждому идти дальше своим путем. Обнялись на прощанье и разошлись кто куда.
Больше не встречались. Много бед выпало потом на его долю, да о них лучше не вспоминать…
Окончив рассказ, Фернандо заплакал, жалко вздрагивая тощими плечами.
Не оставлять же родственника на произвол судьбы, один он долго не выдержит. Хуан позвал его с собой.
Несчастье, произошедшее с семьей старого друга, заставило Хуана задуматься.
Шелест юбок и глухой звук босых ног по земле вывел его из оцепенения. Жена Мария подошла. Раньше он узнавал ее по перезвону монеток, нанизанных на бечевку и окаймлявших голову в виде диадемы. Но ушли денежки одна за другой на нужды семьи: то коня подковать, то телегу подправить. Мастера свои, а материал покупать надо. Людей кормить надо. Заботиться, чтобы каждый день мука была, лепешек испечь — с чесноком для остроты или с корицей для сладости.
Осталась от монисты одна денежка, самая дорогая, в один старый пиастр, который из настоящего серебра и стоит двадцать реалов. Его он сберег, чтобы повесить дочке Раде на шею, когда засватают. Тот пиастр Хуан спрятал хорошенько — внутри золотого перстня-печатки, на плоской внешней стороне которого вычеканена лошадиная голова. Это последнее украшение барона и символ власти.
Марии сорок лет, она статная, как девушка, и без морщин, не состарила ее кочевая жизнь. Хуан выторговал жену у соседнего табора, дорогую цену заплатил, как за королеву – коня вороного по кличке Вулкан, самолично вырезанный и сплетенный кнут да сапоги кожаные в придачу. И ни дня не пожалел, ни минутки. Была Мария его опорой верной, помощницей, советчицей.
Тронула его за плечо, спросила:
— Рома, не хочешь пойти в кибитку, прилечь? Завтра рано вставать. Хорошо бы тебе отдохнуть перед дорогой.
— Не до сна, румна."
Друзья, читайте роман полностью
Здесь отрывок.
"...Цыганский барон Хуан, мужчина сорока лет со светлой прядью – ровной, будто кто-то провел белой кистью по черным волосам, сидел возле костра. Не моргая, глядел он на пламя, беспечно прыгавшее по хворосту и с треском выпускавшее светлячки-искры в ночной воздух. Размышлял о судьбе табора.
Тяжелые времена настали. То и дело доходили до Хуана слухи о притеснении братьев-цыган. Во Франции их хватали и отправляли гребцами на галеры, в Пруссии король Вильгельм издал указ казнить всех цыган, достигших восемнадцати лет. До Британских островов добралась инквизиция, а ведь было время, когда рома выступали при дворе короля Якова, и он по-королевски их наградил.
В Испании дела не лучше. В Толедо создали специальный цыганский трибунал, который выносил более жестокие наказания, чем обычный. За малейшую провинность мужчин пороли кнутами до полусмерти, отрезали уши, отрубали руки, вешали. Женщин на первый раз клеймили клеймом с гербом графства, в котором задержана, на второй тоже вешали.
На въезде в крупные города стояли таблички с надписью «кроме цыган и бродяг», для неграмотных – картинка с повешенным или извивающимся под плетью человечком.
Еще восемь лет назад табор Хуана встречали в Севилье как желанных гостей, за выступления щедро наградили деньгами и пшеницей. А в этом году не пустили в городские ворота, и табору пришлось остановиться за холмом, вдали от зорких глаз охранников. Хуан натянул шапку пониже и отправился в город купить кой-каких продуктов, разузнать новости. Он не боялся, что схватят, был не по-цыгански высок и широк в плечах, разговаривал по-испански бегло. Принимали за местного.
На улице кто-то окликнул его по имени. Оглянулся. Из проулка, в который уже закралась ночь, выглядывал бродяга – в шапке с дырками, с потеками на щеках, будто от дождя, которого целое лето не было. Или не от дождя…
- Хуан, не узнаешь меня? Это я, Фернандо!
Хуан пригляделся и, вроде, узнал. Нет, ошибся… Отказывался верить глазам. Фернандо, дальний родственник, не просто изменился – стал другой человек. Раньше имел выпуклую грудь и гордую осанку, как у породистого коня-трехлетка, сам Хуан ему завидовал. Теперь ему не позавидовал бы и нищий: грудь провалилась, из лохмотьев торчали тощие руки и ноги, не мытые и нечесаные волосы развалились прядками по плечам. Ничто в его облике не напоминало прежнего весельчака и балагура.
Много лет назад они, двое молодых парней, с таборной семьей кочевали по Испании. Заходили в землю басков, в Португалию, зимовать отправлялись к холмам Сакромонте что под Гранадой. В холмах - неглубокие природные пещеры, рома приспособили их под зимнее жилье.
Жизнь улыбалась, семья росла, табор тяжелел. Кочевать с хозяйством и детьми, которых больше, чем взрослых, стало не под силу – все равно, что перевозить с места на место город.
Хуан и Фернандо разделили людей на две группы, возглавили каждый свою и отправились разными дорогами. В дальнейшем их кочевые пути пересекались раза два, потом Хуан долгое время ничего о родственнике не слышал.
— Что произошло? Где твой табор?
Взгляд нищего цыгана, едва загоревшийся радостью, снова погас. Вот что с ним приключилось.
Несколько лет ходил Фернандо с табором по старым цыганским дорогам. Зарабатывали хорошо — женщины своими ремеслами, мужчины своими. Подворовывали по мелочи, все как обычно.
— У меня кошелек такой толстый и тяжелый был, что если бы стукнул по голове, убил бы, — сказал Фернандо. Когда-то он произносил это с гордостью, теперь с горечью.
Жили весело, ели досыта, и не только жареных ежей. На жирные сардинки хватало и на сангрию, от которой веселеет сердце. Зимой взрослые и дети ходили обутые. У барона Фернандо накидка имелась из настоящего волка, теплая как печка. Конь всем на зависть – гнедой красавец Корсар! Сам коричневый, будто крепко загорел на южном солнце, а грива черная с седыми прядками, точно, как у хозяина. Любил он своего Корсара пуще жены…
По вечерам сидели по-семейному у костра, пели песни.
Прослышали, что в Португалии народ богатый, отправились туда. Бродили от холодного побережья Ла-Коруньи до средиземноморской деревушки Фаро, там же зимовали в заброшенных амбарах.
Жили как в раю. Каждый день солнце и красота вокруг, от которой поет душа. Пальмы, магнолии, фруктовые деревья вдоль дорог, на них вкуснейшие плоды — яблоки, персики, груши. Бесплатно, только руку протяни, не поленись. Фернандо один раз апельсинов так объелся, что от одного взгляда на них тошнило. Дети мандаринами кидались. Эх, счастливейшее было время!
Конечно, доходили и до него слухи об инквизиции, которая охотилась на иноверцев и ведьм. Но когда желудок полон, не думаешь о плохом. В Португалии тихо было, он думал так везде, а слухи – одна болтовня и преувеличение.
Не верил им.
До того жаркого сентябрьского дня, когда столкнулся с фанатиками нос к носу.
В сумерках миновал табор границу, остановился на ночлег вблизи большого испанского села Уэльва. Место выбрали ближе к речке, на некотором расстоянии от последнего дома. Удобно всем: пришлые селянам не мешают, и наоборот, а в случае разбойного нападения, есть к кому бежать за помощью.
Не знали цыгане, что явились в самый неподходящий момент. За два дня до того в селе произошел массовый падеж скота. Потерять скот для крестьянина – большая беда. Вдобавок по неизвестной причине. Неизвестность рождает страх: вдруг за животными наступит очередь людей? Кто защитит? Кто предотвратит несчастье?
Жители отправились к сельскому священнику.
Тот решил, что не обошлось без вмешательства нечистой силы, и организовал крестный ход. Целый день жители молились в церкви, вечером вышли на главную улицу села.
Впереди шел пастор в белых одеждах, с четками и святой книгой в руках. Он громко молился, обращался к Всевышнему за помощью, осенял крестом направо и налево. Далее шли служки с благовониями в кадилах на длинных цепях. Группа мужчин несла двухметровое, деревянное распятие с искусно вырезанной фигурой Христа. Женщины и дети несли фигурки Мадонны, кресты, лики святых. Они собирались обойти село, обозначив и освятив границу, за которую запрещено заходить дьяволу.
Процессия достигла околицы. Священник возвысил голос и, проклиная врага человечества, погрозил кулаком в пространство. На словах «Да будут прокляты пособники сатаны, да гореть им вечно в адском огне!» взгляд его упал на цыган, расположившихся лагерем на поляне.
Пастора осенило — сам Бог послал их в ответ на его молитвы. Процессия будет иметь больше смысла, если найдутся не воображаемые, а вполне реальные виновники несчастья. Указав на пришлых, он тем самым убьет двух зайцев: убедит прихожан в могуществе церкви и укажет врага, на которого следует излить праведный гнев.
И не пришло в голову, что люди пострадают ни за что. Это не люди, а чужаки, и тем виноваты.
Он указал пальцем на табор, крикнул в толпу:
— Вот оно, бесовское отродье! Это их женщины наслали порчу на ваших коров. Это они задумали извести жителей деревни. Они пришли сюда, чтобы вредить! Свершите суд Божеский, бейте неверных! Пусть нечестивцы расплатятся за помощь врагу человеческому, и пусть гром Небесный их поразит!
Проклятый поп, лучше бы его самого поразило громом!
Фанатичной толпе не надо повторять дважды. Налетели как чумовые, не успели цыгане сообразить. Избивали жестоко всех, кто попадался под руку: женщин, пожилых, детей. Кибитки поломали, коней увели с собой, сказали – в оплату за отравленных коров. Еще сказали – убираться из села да побыстрее.
А куда убираться? Ночь, лес, в лесу разбойники.
Беды никто не ожидал. Уныние навалилось на таборных. Женщины плакали, дети испуганно цеплялись за юбки матерей. Мужчины растерянно качали головами. Фернандо не находил слова утешения для близких, сокрушался о Корсаре как о пропавшем члене семьи. Тогда он впервые столкнулся с насилием, о котором давно ходили слухи.
Ломал голову: как помочь людям? Без кибиток не выжить. Где их взять? Купить – денег нет, построить новые – не осталось даже топора. Да без тягловой силы они бесполезны. Украсть назад украденных коней? Невозможно. В Уэльву сейчас идти — смертельный риск, а до следующей деревни полдня пути. Вернее полночи.
Поздно отправляться в дорогу, решил Фернандо, дождемся утра. Переночуем на земле, голодные, под открытым небом. Одно утешение – ночи в сентябре теплые. Конечно, после случившегося трудно заснуть, но срываться с места опасно.
Эх, если бы он знал, что ожидало их утром, уводил бы своих людей немедленно, лесами, звериными тропами, подальше от проклятого места…
Ночь прошла спокойно. А на рассвете примчались монахи с солдатами и увели всех таборных женщин — от девочек до старух. Предъявили обвинение в колдовстве, краже и наведении порчи на скот с целью извести жителей, чтобы завладеть имуществом. Мужчины пытались пробраться в зал суда, чтобы поддержать, да их отогнали солдаты. Пригрозили, что тоже арестуют, велели убираться подальше, наставили дула. Перед ружьями без толку махать голыми руками. Убежали мужчины от охранников, как трусливые зайцы от волков…
Спрятались в лесу.
Собрал Феранандо оставшихся, сказал с печалью в голосе: без женщин нет семьи, без коней и кибиток нет табора. Сложил полномочия барона. Предложил каждому идти дальше своим путем. Обнялись на прощанье и разошлись кто куда.
Больше не встречались. Много бед выпало потом на его долю, да о них лучше не вспоминать…
Окончив рассказ, Фернандо заплакал, жалко вздрагивая тощими плечами.
Не оставлять же родственника на произвол судьбы, один он долго не выдержит. Хуан позвал его с собой.
Несчастье, произошедшее с семьей старого друга, заставило Хуана задуматься.
Шелест юбок и глухой звук босых ног по земле вывел его из оцепенения. Жена Мария подошла. Раньше он узнавал ее по перезвону монеток, нанизанных на бечевку и окаймлявших голову в виде диадемы. Но ушли денежки одна за другой на нужды семьи: то коня подковать, то телегу подправить. Мастера свои, а материал покупать надо. Людей кормить надо. Заботиться, чтобы каждый день мука была, лепешек испечь — с чесноком для остроты или с корицей для сладости.
Осталась от монисты одна денежка, самая дорогая, в один старый пиастр, который из настоящего серебра и стоит двадцать реалов. Его он сберег, чтобы повесить дочке Раде на шею, когда засватают. Тот пиастр Хуан спрятал хорошенько — внутри золотого перстня-печатки, на плоской внешней стороне которого вычеканена лошадиная голова. Это последнее украшение барона и символ власти.
Марии сорок лет, она статная, как девушка, и без морщин, не состарила ее кочевая жизнь. Хуан выторговал жену у соседнего табора, дорогую цену заплатил, как за королеву – коня вороного по кличке Вулкан, самолично вырезанный и сплетенный кнут да сапоги кожаные в придачу. И ни дня не пожалел, ни минутки. Была Мария его опорой верной, помощницей, советчицей.
Тронула его за плечо, спросила:
— Рома, не хочешь пойти в кибитку, прилечь? Завтра рано вставать. Хорошо бы тебе отдохнуть перед дорогой.
— Не до сна, румна."
Друзья, читайте роман полностью
Комментариев нет:
Отправить комментарий