Картинки Голландии. Цветочные поля

 

Голландия знаменита своими цветочными полями.

Картинки Голландии. Есть глаза у цветов...

 Цветы из моего сада.

"Однажды в старые добрые времена" - роман из старинной жизни

Что такое родина?

Это земля, которая тебя родила и взрастила. Это корень, которым ты в нее врос. И нет крепче того корня. Нет крепче впечатлений первого открытия мира – они остаются в памяти на всю жизнь. Детство не забыть, не повторить.

Колыбель у каждого одна.

Родина у каждого одна. Она там, где стояла твоя колыбель.

Бывает, жизненные бури срывают человека с места, носят по свету, как «перекати-поле» — комок сплетенных, неприкаянных корней. Удача, если прежде, чем засохнут, попадут они в другую почву – пожирнее, посытнее.

И станет она второй родиной.

Но та, первая, не даст о себе забыть. Она засядет в сердце вечной тоской. Она будет тревожить и детей, и внуков и будет звать. В конце концов кто-нибудь из потомков откликнется на зов, вернется на историческую родину и, впервые ступив, ощутит, как вливаются в него ее соки, ее силы, ее кровь.

И скажет он: я на родине.

Пролог

С незапамятных времен бродил по дорогам Европы кочевой народ — цыгане, люди без родины. Никто не знал, откуда они пришли, никто не знал, куда направляли они свои кибитки. На Британских островах их считали выходцами из Египта и называли gypsies, на Пиренейском полуострове – gitano, в восточной Европе – zigeuners. Сами себя кочевые называли roma.

Века, а, может, тысячелетия назад предки их вынужденно покинули благодатную, пряно пахнущую, защищенную горами от врагов и ветров долину в Индии и отправились в вечное странствие по земле. Рома пересекали границы, не замечая и не спрашивая разрешения, чертили обозами линии на карте: от Нидерландов до Турции, от Португалии до Литвы…

Надолго нигде не задерживались, в землю не врастали. Приезжали с миром, уезжали без тоски.

И все же была одна страна, которую они… не то что полюбили, но жаловали больше других: Испания с ее жарким летом, короткой зимой, райскими ландшафтами, изобилием фруктов — сладких, сочных, тающих во рту. Ее жители походили на самих цыган, такие же темпераментные, жизнерадостные, бросающиеся в пляс при первых гитарных переборах.

Походная жизнь не простая, но когда во рту сладко, не хочется грустить. Летом таборы кочевали по Северным Пиренеям, заходили в Италию и Францию, изредка в Германию, зимой возвращались к теплым средиземноморским берегам. Испанию навали бы они второй родиной, но забыли рома что это такое.

Зарабатывали по-честному — выступлениями на рыночных площадях. Вдобавок мужчины подрабатывали нехитрыми ремеслами: обувщика, лудильщика, точильщика. Изредка и, по возможности, незаметно подворовывали, подторговывали фальшивым золотом и товарами, добытыми сомнительным путем. Женщины кроме выступлений занимались гаданием, пророчеством и другим обманом — почему нет, если людям хочется в обман верить. Дети постарше развлекали зрителей фокусами, продавали птичек, показывали чудеса дрессировки уличных собак. Малыши смешили, строя рожицы. Каждый вносил посильную лепту в благосостояние табора.

Цыгане — единственный на свете народ, который ни разу не начинал войну. Местные жители их не боялись и не принимали всерьез, относились с терпением, снисхождением. Возникавшие разногласия решали переговорами, легко прощая обиды за душевное пение и виртуозное владение скрипкой.

Кочевых не притесняли ни доны — богатые землевладельцы, ни мавры – арабские завоеватели, пришедшие в Испанию в средние века. Цыганская повозка на проселочной дороге была таким же обычным зрелищем, как телега крестьянина, везущего овощи на рынок.

Но ничто не вечно. Времена менялись и не в лучшую сторону. В Европе назревали события, которые беспощадным молотом грозили ударить по каждой стране, по каждой семье. Не избежал удара и незлобивый, наивный народ рома, веселый напоказ, в душе несущий печаль вечного скитальца.

Наступало второе тысячелетие. Люди ждали второго пришествия Христа, чтобы воспрянуть духом и возрадоваться. А пришли несчастья и гибель в масштабах, которых не знало человечество ни до, ни после. Крестовые походы подобно ненасытным драконам поглощали участников тысячами – от мирных паломников до солдат, военачальников и даже королей. Смертельные болезни, принесенные странниками и привезенные моряками из дальних стран, уносили миллионы жизней. Некому было работать на полях, выращивать хлеб и скот. Голод затмил человеческие порывы. То тут, то там возникали новые религии, одна воинственней другой, вносили разброд в головы, заставляли убивать соседей и братьев. Зло торжествовало.

Человек не для того рожден, чтобы жить во зле.

Народы Европы зароптали.

Чтобы предотвратить великий бунт, недовольство требовалось заглушить. За дело взялась Церковь, в те времена она имела власть, какую не имел ни один король. Папа Римский – наместник Бога на земле, ответственный за порядок среди паствы, собрал кардиналов, спросил «Кто виноват в брожении умов?». Кардиналы привычно ответили «Виноват дьявол и его приспешники». Для борьбы с оными решили создать карательный орган и наделить особыми полномочиями.

Занималась черная заря в истории человечества. Инквизиция пошла войной на «врагов христианства». Точного определения «врага» не существовало, им можно было объявить любого, не боясь ответственности за ошибку. В борьбе против инакомыслия лучше переусердствовать, чем недосмотреть. Странные, своеобразные, «не такие, как все» индивидуумы объявлялись неугодными Богу и подлежали уничтожению.

Уничтожали основательно – в пепел.

По Европе заполыхали костры. Сначала горели познавательные книги и научные труды, потом их авторы, а также еретики, иноверцы (чаще евреи), прогрессивные ученые и просто любознательные, одаренные острым умом люди. Представителей другой религии, другой расы, других обычаев и образа жизни сгоняли с насиженных мест, бросали в тюрьмы, пытали и сжигали. Имущество забирали в казну монастырей, опустевшую после массового вымирания прихожан от чумы, неурожаев и крестовых походов.

Конфискация имущества оказалась доходным делом, вдобавок, изобличая «врагов», церковь показывала пастве свою заботу о ней. Суды инквизиции работали, как хорошо отлаженный механизм. Особенно они свирепствовали в Испании, фанатично верующее население, которой Ватикан считал оплотом христианства. Оплот — пример для остальных, должен быть безукоризненным. Религиозные чистки проходили здесь с жестокостью, свойственной в живой природе только человеку.

В опасности оказались и рома: жили не как все и выглядели по-другому, главное же преступление — не принадлежали к христианской религии. Вообще ни к какой.

А они не имели в том нужды. Старых богов забыли, новых не приобрели — из чисто практических соображений: кочевали из страны в страну, из мусульманской в католическую, далее в протестантскую или вообще языческую, зачем примыкать к одной какой-то вере, если за нее легко попасть в переделку, а то и на тот свет?

Неверующий – прямой пособник сатаны. Церковники пригляделись: цыгане — враги или свои?

М-м-м, не те и не другие.

Вроде безобидные они, ходят по городам, народ развлекают… Надо их в свое стадо привлечь.

Потребовали принять католичество.

Но не учли одного: таборные живут по своим законам и чужих требований не признают. Дети свободы, не зависимые телом и духом — их невозможно заставить что-то делать, если они сами того не захотят. Рома от природы миролюбивы и безвредны, но умение выворачиваться тоже их национальная черта.

В ответ на требования церкви один цыганский барон придумал хитрость, которая быстро распространилась среди кочевых. Хитрость спасла многие жизни и состояла в следующем. Барон показывал членам табора как нужно креститься. Сам заучивал какую-нибудь широко применявшуюся католическую молитву, например, обращение к Деве Марии, весьма почитаемой в Испании.

Кто хорошо подготовился, тот не боялся встречи с инквизиторами. Их замечали издалека по развевающимся черным одеждам, белым воротничкам и гладко выбритым, блестящим на солнце макушкам, как принято у доминиканцев.

Святые отцы подъезжали к табору — расспросить о житье-бытье, заодно о вероисповедании. Глава семьи делал благолепное лицо и выступал вперед для переговоров.

— Как живете? – спрашивали монахи.

— Хорошо живем, не жалуемся, — следовал ответ.

— Чем зарабатываете на пропитание?

— Честно зарабатываем, народ развлекаем.

— Какую веру исповедуете?

— Христианскую, какую же еще.

— Креститься умеете?

— Умеем.

— Покажите.

По знаку барона вся таборная семья, от мала до велика истово крестились: лоб – грудь – левое плечо – правое плечо.

Вот хитрецы, правильно себя крестом осенили, но быстро не отделаются.

— Молитвы знаете?

— Знаем, – без запинки отвечал старший и заводил скороговоркой, подражая пастору: — Святая Мария, Матерь Искупителя, будь всегда Матерью для всех, бодрствуй над нашим странствием и сотвори, дабы мы в небе, в полноте радости созерцали Сына Твоего. Аминь.

Семья хором повторяла «Аминь». Церковники смотрели, недоумевали, соображали — к чему бы еще придраться.

— Кресты носите?

— Носим.

Барон доставал из-за пазухи дешевый, затертый от прикосновения к телу крестик на бечевке из натуральной конской кожи.

— Пока только у меня. Для остальных приобретем в Медине…

Или в Заморе, или в Саламанке – называл ближайший крупный город.

Расспрашивать дальше не имело смысла — на каждый вопрос у шустрого цыгана готов ответ. Главный монах жевал жирными губами. Обидно уступать в споре неграмотному бродяге, еще обиднее уезжать ни с чем…

А барон уже сует ему в руку презент — перстень из фальшивого золота или хлыст для лошади, а в сапог сыплет звонко журчащие монеты.

С паршивой овцы хоть шерсти клок. Приняв дары, святые отцы разворачивали лошадей, оставляли кочевых в покое. До следующего раза.

Не страшно им. К новой встрече подготовят новые отговорки.

Массовые репрессии – отличная возможность показать народу практическую «пользу» церкви. Пусть народ не думает, что апостолы веры только и делают, что сидят по кельям, обжираются да пьянствуют. Не-е-т. Они денно и нощно озабочены спасением правоверных душ. Они скачут по следу подручных сатаны, которые норовят сбить христиан с пути истинного.

Деятельность инквизиторов оказалась настолько успешной, что Папа даровал им карт-бланш, разрешил сжигать и вешать без суда и следствия. Список «врагов» расширили. Кроме еретиков, ученых и «неверных», в него занесли ведунов, целителей, колдунов, чернокнижников, алхимиков, странников, мошенников, проповедников других религий и прочая, и прочая.

И невозможно было вырваться из цепких лап «цепных псов инквизиции». Не щадили они ни простого человека, ни высокопоставленного, не учитывали ни таланты, ни заслуги. Сгорели Джордано Бруно, Жанна Д’Арк, маршал Франции барон Де Рэ…

Состоятельным отдавалось «предпочтение» — с них было чем поживиться.

Обвинения предъявлялись огульно и бесконтрольно. Доказательства невиновности отметались сразу, доказательства вины учитывались любые, в том числе самые абсурдные. Свидетельства случайных прохожих, детей, умалишенных, которые в обычных судах не рассматривались, на судах инквизиции принимались без возражений.

Впрочем, до суда мало кто доживал, на свободу не выходил никто. Уличенных в сношениях с дьяволом подвергали дьявольским пыткам, после которых люди погибали либо в монастырских застенках, либо на кострах.

Власть воинствующих монахов набирала силу и черным, как у ворона, крылом накрывала континент. Открылся сезон охоты на «пособников люцифера» женского пола. Начало положил фолиант под названием «Истребление ведьм», полный фанатизма и ненависти. Написал его англиканский монах, который, по слухам, искал любовного удовлетворения, но обладал такой отталкивающей внешностью, что его отвергали не только порядочные женщины, но бывалые проститутки и неприхотливые монашки.

Неудовлетворенный служитель Всевышнего решил жестко отомстить и сочинил трактат. В тридцати девяти главах он описал опасность, которую представляли дочери Евы для правоверного христианского сообщества. Он обзывал их самыми мерзкими словами, а мужчин предупреждал: нежные чувства, знаки внимания к этим падшим созданиям – прямая дорога в лапы сатаны.

Трактат вышел вовремя. Святые отцы давно подозревали женщин в способностях самым дьявольским образом морочить мужские мозги. Сочинение было принято к руководству и распространено по всей Европе. Было велено выявлять и истреблять ведьм, скрывавшихся под личиной обычных женщин, ведь именно они — причина ураганов, неурожаев, болезней, войн, а также богохульного поведения мужского пола.

Многие женщины поплатились жизнью за свою молодость и красоту. Ни высокий статус, ни богатство, ни общественное положение не служили защитой. Часто их устраняли из политических или финансовых соображений, чтобы нанести удар по конкуренту или врагу.

Тысячи так называемых «ведьм» были сожжены на кострах, замучены в тюрьмах — по навету завистливых соседей или ревнивой жены, мечтавшей избавиться от соперницы.

Судьи не утруждали себя долгим рассмотрением дел. Один факт, что обвиняемая, например, не плакала во время процесса, служил доказательством вины. Смертные приговоры выносились массово, оправдательных не выносили вообще. Зачем внушать ложные надежды?

В поле зрения охотников за ведьмами попали и женщины рома, занимавшиеся исконными ремеслами: ворожбой и гаданием, песнями и танцами. Первые – колдуньи, вторые – соблазнительницы. Заступиться за них некому, сопротивляться не умеют. Легкая добыча, подумали инквизиторы и облизнулись.

Кочевать по дорогам Испании становилось делом, опасным для жизни.

Часть первая

Рада

1.

Цыганский барон Хуан, мужчина сорока лет со светлой прядью – ровной, будто кто-то провел белой кистью по черным волосам, сидел возле костра. Не моргая, глядел он на пламя, беспечно прыгавшее по хворосту и с треском выпускавшее светлячки-искры в ночной воздух. Размышлял о судьбе табора.

Тяжелые времена настали. То и дело доходили до Хуана слухи о притеснении братьев-цыган. Во Франции их хватали и отправляли гребцами на галеры, в Пруссии король Вильгельм издал указ казнить всех цыган, достигших восемнадцати лет. До Британских островов добралась инквизиция, а ведь было время, когда рома выступали при дворе короля Якова, и он по-королевски их наградил.

В Испании дела не лучше. В Толедо создали специальный цыганский трибунал, который выносил более жестокие наказания, чем обычный. За малейшую провинность мужчин пороли кнутами до полусмерти, отрезали уши, отрубали руки, вешали. Женщин на первый раз клеймили клеймом с гербом графства, в котором задержана, на второй тоже вешали.

На въезде в крупные города стояли таблички с надписью «кроме цыган и бродяг», для неграмотных – картинка с повешенным или извивающимся под плетью человечком.

Еще восемь лет назад табор Хуана встречали в Севилье как желанных гостей, за выступления щедро наградили деньгами и пшеницей. А в этом году не пустили в городские ворота, и табору пришлось остановиться за холмом, вдали от зорких глаз охранников. Хуан натянул шапку пониже и отправился в город купить кой-каких продуктов, разузнать новости. Он не боялся, что схватят, был не по-цыгански высок и широк в плечах, разговаривал по-испански бегло. Принимали за местного.

На улице кто-то окликнул его по имени. Оглянулся. Из проулка, в который уже закралась ночь, выглядывал бродяга – в шапке с дырками, с потеками на щеках, будто от дождя, которого целое лето не было. Или не от дождя…

— Хуан, не узнаешь меня? Это я, Фернандо!

Хуан пригляделся и, вроде, узнал. Нет, ошибся… Отказывался верить глазам. Фернандо, дальний родственник, не просто изменился – стал другой человек. Раньше имел выпуклую грудь и гордую осанку, как у породистого коня-трехлетка, сам Хуан ему завидовал. Теперь ему не позавидовал бы и нищий: грудь провалилась, из лохмотьев торчали тощие руки и ноги, не мытые и нечесаные волосы развалились прядками по плечам. Ничто в его облике не напоминало прежнего весельчака и балагура.

Много лет назад они, двое молодых парней, с таборной семьей кочевали по Испании. Заходили в землю басков, в Португалию, зимовать отправлялись к холмам Сакромонте что под Гранадой. В холмах — неглубокие природные пещеры, рома приспособили их под зимнее жилье.

Жизнь улыбалась, семья росла, табор тяжелел. Кочевать с хозяйством и детьми, которых больше, чем взрослых, стало не под силу – все равно, что перевозить с места на место город.



Хуан и Фернандо разделили людей на две группы, возглавили каждый свою и отправились разными дорогами. В дальнейшем их кочевые пути пересекались раза два, потом Хуан долгое время ничего о родственнике не слышал.

— Что произошло? Где твой табор?

Взгляд нищего цыгана, едва загоревшийся радостью, снова погас. Вот что с ним приключилось.

Несколько лет ходил Фернандо с табором по старым цыганским дорогам. Зарабатывали хорошо — женщины своими ремеслами, мужчины своими. Подворовывали по мелочи, все как обычно.

— У меня кошелек такой толстый и тяжелый был, что если бы стукнул по голове, убил бы, — сказал Фернандо. Когда-то он произносил это с гордостью, теперь с горечью.

Жили весело, ели досыта, и не только жареных ежей. На жирные сардинки хватало и на сангрию, от которой веселеет сердце. Зимой взрослые и дети ходили обутые. У барона Фернандо накидка имелась из настоящего волка, теплая как печка. Конь всем на зависть – гнедой красавец Корсар! Сам коричневый, будто крепко загорел на южном солнце, а грива черная с седыми прядками, точно, как у хозяина. Любил он своего Корсара пуще жены…

Ирина Лем

Друзья, читайте роман полностью на моем сайте 

"Однажды в старые добрые времена"