Спина затекла от лежания в одной позе и заныла тупой, изнуряющей болью. Заныли руки и ноги, все тело. Такое впечатление, что мясо отделяется от костей и, если бы не кожа, отвалилось бы совсем. Пора перевернуться. Только в какое бы положение Анабелла ни легла, через пару минут боль возвращалась с новой силой.
Голова работала бессвязно, будто наполнена не мозгами, а супом из шампиньонов. Сначала пришлось сосредоточиться, собрать силы, приготовиться в уме к повороту. Простейшие движения, над которыми здоровые люди не задумываются и которые происходят сами собой, не давались Анабелле легко.
Медленно, как бы неохотно, а на самом деле с крайним трудом, перевалилась на правый бок, в изнеможении прикрыла глаза. Она не стонала, не плакала. Она знала: терпеть осталось недолго. На одиннадцать утра у нее запланирована эвтаназия.
— Хочешь чаю выпить? – спросила Марайка, которая не отходила от ее постели.
— Не-е-т, — едва слышно и едва разборчиво проговорила Анабелла, не открывая глаз.
— Покушать?
— Не-е-т, — ответила еще тише.
Белый больничный чайник вскипел и, щелкнув, отключился. Марайка заварила чай из пакетика – на всякий случай, если Анабелла передумает.
Нет, вряд ли. Ей не до того. Глаза полузакрыты, зрачки закатились под лоб, между дрожащими веками торчат голубоватые белки. Поверх одеяла — рука, тонкая, как усохшая веточка.
Лицо ее, как ни странно, почти не изменилось за время болезни, лишь скулы заострились да на лбу выпукло проступила поперечная, синяя вена. Которая у штангистов выступает от преодоления веса, у Анабеллы – от преодоления боли.
Наполнив грелку теплой водой, Марайка сунула ее под одеяло ближе к животу подруги. Присела рядом на корточки.
— Где болит? — спросила, заранее зная ответ.
— Везде… – Анабелла помолчала, собираясь с силами. – Хочу… спать…
— Ладно. Не буду больше тебя беспокоить. Отдыхай, Белла.
Марайка вынула из только что заваренного чая отяжелевший пакетик, остро запахший клубникой, взяла чашку и вышла в коридор.
Заснуть не получилось. Полежав неподвижно, Анабелла открыла глаза. Кое-как перевернулась обратно на спину, пультом приподняла половину кровати, чтобы сесть. Почувствовала себя чуть лучше – тяжесть не давит на грудь, в глазах прояснилось.
Комнатка амстердамского хосписа «Сент Якобс», где она лежала последние полтора месяца, стала ее домом. Обстановка знакома до мелочей. В углу тумбочка с черным, пузатым, ламповым телевизором. У окна стол – крышка на двух ногах. На столе – хрустальная ваза, которую Марайка принесла из дома. Там свежие тюльпаны с головками такого глубокого белого цвета, будто они до краев наполнены молоком. Рядом стоит открытка, которую Анабелла специально заказала в типографии.
Рисунок простенький: нежно-лиловый фон, напоминающий утренний туман над озером, справа вверху стрекоза – либелла. Так звали ее друзья, с которыми когда-то кутила в барах Амстердама. Прозвище подходило отлично: Анабелла была заводной, непостоянной и непредсказуемой как стрекоза. Образ ее она вытатуировала на левой груди в свих любимых цветах: прозрачно-лиловые крылышки, фиолетовое туловище и ярко-зеленые глаза – как у хозяйки. Тату с удовольствием выставляла напоказ, предпочитая одежду с декольте.
Точно такую стрекозу она попросила изобразить на открытке. Текст придумала сама: «Собираюсь в дорогу, дальнюю дорогу. Покидаю тех, кого люблю, чтобы снова встретить тех, кого любила».
Когда была в силах подниматься с кровати, подходила, брала открытку, рассматривала, читала вслух. По несколько раз. Чтобы привыкнуть. Чтобы не плакать от мыслей. Чтобы найти мир с самой собой. И со своим решением добровольно уйти из жизни. Когда вставать не хватало сил, повторяла слова про себя, как молитву. Становилось спокойно. Будто это в порядке вещей – покинуть мир в двадцать шесть лет.
В окно яркими, теплыми лучами вливалось осеннее солнце. Хороший день, чтобы умереть...
Анабелла тяжело и неизлечимо больна — дистрофией всего: мышц, сердца, даже жира. Недуг редкий, не поддающийся современной медицине. Передается по наследству, шанс заполучить — пятьдесят на пятьдесят. Ей исполнилось пять, когда скончалась мама Нел — в тридцать один год, в страшных мучениях. Единственное, что запомнила — было жутко жаль маму, которую любила и по которой скучала всю последующую жизнь.
До шестнадцати лет Анабелла чувствовала себя отлично и слабо надеялась, что пронесет. На всякий случай сделала анализ – чтобы точно знать, к чему готовиться. Результат сообщили через два месяца, по телефону, когда она летом подрабатывала в кафе официанткой.
Результат как приговор, отсроченный, но неизбежный — жить ей осталось не более десяти лет. Анабелла забилась в кладовку, чтобы никто не видел – излить первые слезы. Потом привела себя кое-как в порядок, отпросилась домой и весь оставшийся день пролежала без движения на диване. Она не заметила, как светлый день плавно перешел в серые сумерки, потом в черную ночь, такую непроглядную, что без разницы – открыты глаза или закрыты. Очнулась, когда за окном резко засигналил велосипедный звонок.
В тот вечер Анабелла решала дилемму. Поддаться панике, впасть в депрессию и начать себя поедать раньше, чем это сделает болезнь. Или взять судьбу в руки, прожить отпущенные годы с удовольствием и уйти без долгих страданий.
Рассудила типично по-голландски — трезво, отставив эмоции. Что у нее здесь и что «там»? Здесь: друзья-подруги, приемная мать — люди, которых она любит и которые любят ее. «Там»: родная мама Нел, которая – Анабелла знала – любила ее бесконечно. И которую она любила и жаждала когда-нибудь снова встретить.
Выбрала второй путь.
К чему обманывать себя? Умирать придется все равно и очень скоро. Лучше сделать это достойно, на свой манер, продумав уход до мелочей. Пусть запомнят ее либеллой-Анабеллой – жизнерадостной и энергичной, а не истерзанной болезнью, высохшей как осенний листок.
Так и поступила. Решила о смерти не думать, взять от жизни максимум. С ума не сходила, больших глупостей не совершала, но ночную жизнь Амстердама вкусила по полной программе. Насколько хватило сил, желания и денег. С любимыми подружками Марайкой и Эстел она ходила зажигать в кафе-бар «Веселый ежик», который удобно располагался в центре города, недалеко от концертного зала «Зиго-дом».
На витринном стекле его был нарисован улыбающийся ежик, на колючках которого наколоты легкие закуски, подаваемые в баре: сыр кубиками, аппетитно блестевшие оливки, фаршевые шарики, кусочки селедки. Хозяин-бармен Марсел выглядел соответствующе: начавший лысеть раньше времени, он свои короткие, жидковатые волосы укладывал крепким гелем в виде иголок.
В том баре Анабелла познакомилась с Робином. Ей только исполнилось восемнадцать, ему семнадцать. У обоих первая любовь, сумасшедшая, которая бывает только раз в жизни. Не разлучались ни днем, ни ночью, жили семьей — счастливейшее время жизни.
Через год она забеременела, как гром среди ясного неба. Сели они с Робином обсуждать. Анабелла честно призналась, что больна, что недолго ей жить, что если родится ребенок, воспитывать придется ему одному. Но дитя в любом случае не будет счастливо: пятьдесят процентов унаследовать болезнь и расти без матери.
Она-то все это уже знала и все для себя решила, а Робин заплакал. Он хотел иметь детей, но попозже. Сейчас слишком молод, не готов взять ответственность – учится еще, работы нет, своего жилья тоже.
Решились на аборт. Вскоре после того разошлись, но остались близкими друзьями.
Анабелла больше не связывала себя длительными отношениями, порхала как беспечная стрекоза от одного парня к другому. Как ни странно, Робин тоже не заводил постоянных подружек. Так и жили, вроде каждый по себе, а друг друга из поля зрения не теряли.
Еще год назад она выглядела цветущей — с густой, каштановой копной волос, зелеными глазами-огоньками и открытой, белозубой улыбкой. Озорная ведьмочка – заводила и гуляка.
Восемь месяцев назад получила первое напоминанине.
Праздновали день рождения тети Анук, которая раньше была соседкой Нел, потом взяла ее осиротевшую дочку на воспитание. Анук исполнилось пятьдесят. Этот возраст в Голландии называют для женщин «Сара», для мужчин – «Абрахам».
По-молодому энергичная, тетя с возрастом не менялась. Сколько помнила Анабелла, она выглядела одинаково: с круглым как головка сыра «Эдам» туловищем, с хриплым от курения голосом и маленькими глазками, в которых доброта. К выкрутасам приемной дочки она относилась со снисходительностью и пониманием. Знала о ее болезни, ее решении, обещала поддержку до самого конца. Сказала: если не дадут эвтаназию, захочешь уйти самостоятельно — я тебе помогу.
Тетя Анук работала продавщицей на вещевом рынке, торговала детской одеждой – ползунками-комбинезончиками, комплектами для новорожденных, китайскими игрушками. В выходные, когда на рынке толкучка, Анабелла ей помогала.
Весело было смортеть, как тетя с сигаретой в зубах занималась несколькими делами сразу: развешивала-раскладывала товар, разговаривала с постоянными клиентами, отсчитывала сдачу, завлекала новых покупателей: «только сегодня скидка двадцать процентов, если приобретаете две вещи сразу». В паузах отхлебывала кофе из термосовской крышки.
Еще успевала переброситься парой слов с соседкой по навесу:
— Хорошая погодка, а, Вис? На сегодня передали без дождя.
Одновременно отвечала на вопросы.
— Есть комбинезончики для мальчиков?
— Вам с надписями или без? Здесь написано: «люблю бабушку», а здесь грибочки нарисованы. Вам для какого возраста? Здесь от нуля до трех месяцев, здесь от трех до шести…
Вечеринка в честь юбилея Сары-Анук проходила весело. Когда подняли бокалы, чтобы хором крикнуть «Долгих лет жизни!», рука Анабеллы самопроизвольно разжалась, рюмка упала на ковер. Из другой руки выпала сигарета. Ноги ослабли, перестали держать. Не успев сообразить, она оказалась на полу, в полном сознании, но не в силах шевельнуть даже пальцем. Лежала и не понимала — что с ней.
Через неделю вышла из больницы и больше никогда не чувствовала себя прежней. Зарылась в интернете. Нашла информацию, которая, в принципе, не стала открытием, лишь подтвердила догадки: недуг неизлечим, больные едва доживают до тридцати, умирают долго и мучительно.
Долго мучиться не в характере Анабеллы. Пошла к домашнему доктору запросить эвтаназию. Доктор посмотрел на нее как на сумасшедшую, но когда прочитал диагноз в компьютерном досье, опустил глаза к клавиатуре и молча заполнил формуляр. Разрешение пришло сравнительно быстро — через двадцать один день. С тех пор она начала готовиться в последний путь.
Уйти из жизни решила в день своего рожденья – четырнадцатого сентября.
Прежде всего дала указания тете Анук. Похоронить на кладбище рядом с матерью. Памятник сделать из черного мрамора в форме сердца, вверху рисунок – все та же стрекоза на цветке. В центре надпись на латыни «Carpe Diem» — живи настоящим. Далее ее имя – Анабелла Бакелаар и даты жизни, между которыми двадцать шесть лет. Даты известны уже сейчас – сюрреализм современности.
На погребальной церемонии обойтись без траурных мелодий и слез, наоборот — чтобы присутствующие веселились. Пусть приедет как можно больше машин, и когда процессия двинется через город к погосту, сигналят не переставая – последний салют в ее честь.
А накануне она отметит день рожденья — весело, с друзьями, в «Веселом ежике», где когда-то куролесили ночами напролет в полном смысле до изнеможения.
Захотелось вспомнить прошлые денечки. Вдохнуть сигаретно-пивной дух, который у Анабеллы ассоциировался с праздником. Попрыгать под зажигательную музыку, подняв сексуально голые руки, привлекая внимание парней. Выпить лихо, одним глотком стопку прозрачного енейвера. Перегнувшись через стойку, поболтать с барменом Марселом – до крайности напрягая голос, чтобы перекричать усилители. Спеть, обнявшись с друзьями, классику городского романса: «Вместе быть – плакать и смеяться, вместе быть – о будущем мечтать»…
Вчера вечером она получила усиленную дозу болеутоляющих и, собрав силы, занялась приведением внешности в порядок. Прежде всего сделала макияж. Ничего особенного не потребовалось, все как раньше: тональный крем, тушь, помада. Посмотревшись в зеркало, осталась довольна. На нее смотрела зеленоглазая красавица с чуть усталым взглядом, который не портил впечатления, наоборот, придавал загадочности. Хорошо — болезнь не отразилась на лице. Вовремя она уходит.
Расчесала волосы, разложила по плечам. Раньше она красилась в блондинку и выглядела ярче подруг. С легкостью завлекала любого парня, который понравился.
Однажды они поехали отдыхать на Ибицу, самый гламурный остров Европы. Летом там столпотворение — днем на пляже, ночью в барах. Музыка и танцы с утра до вечера. Выпивка, секс и снова – музыка и танцы. Нескончаемая фиеста.
Ночью там никто не спит, чтобы не терять время. Да и невозможно заснуть. Подвыпившие туристы громогласными толпами перемещаются из одного заведения в другое – орут, перекликаются, спорят, поют. Машины добавляют хаоса: снуют по улицам, не сбавляя скорости, ревя моторами, сигналя беспрестанно, залихватски скрипя тормозами. Ночь на Ибице – это день, сошедший с ума.
В баре «Мамбо» Анабелла познакомилась с Селимом из Афганистана. Таких парней она в Голландии не встречала – волнистые, черные с блеском волосы, и такие же черные с блеском глаза. Селим приехал в гости к отцу, владельцу бара, чтобы помочь в высокий сезон. Помочь получалось не очень – он предпочитал общество Анабеллы обществу вечно пьяных посетителей.
Ради уединения они иногда уплывали на Форментеру – одинокий остров с хрустально чистой водой. Часами бродили по пустынным пляжам, взявшись за руки. Мечтали, что поженятся и будут жить вместе на Ибице, весело и счастливо.
Именно такие мечты нравились Анабелле – образные, яркие, как путешествие в Страну сказок. Интересно его совершить, когда вдвоем. Одна она никогда не мечтала. Любая мечта для нее несбыточна, даже самая простая. Важно другое. То, что сейчас. «Carpe Diem». Лови момент, живи настоящим — ее девиз.
Да, блондинкой она выглядела юной, очаровательной покорительницей сердец. Сейчас выглядит красивой и взрослой.
Надела лучшее свое выходное платье – белое, короткое, на бретельках, переливающееся стразами. В полумраке бара, при сверкающих огнях цветомузыки оно будет сиять.
В сопровождении верных Марайки и Эстел отправилась к машине.
В дороге молчали. Потом Эстел не выдержала, озабоченно спросила:
— Как себя чувствуешь?
Анабелла поняла. Подруга спрашивала не про ее сегодняшнее самочувствие, а вообще.
— Мне хорошо. Я спокойна. Готова к тому, что ожидает. Отправлюсь в дорогу. Только жаль, что оттуда невозможно вернуться и рассказать.
Она на самом деле не верила, что смерть – это конец всего. Нет, это просто переход в другую реальность. Дорога в Сказочный лес. Как в Эфтелинге – где деревья рассказывают волшебные истории, фонтаны умеют петь, а эльфы часто-часто машут крылышками, привлекая аромат грез. Которые окутают Анабеллу, пошлют сладкие сны, те, которые она сама захочет увидеть…
Зябко поежилась. Сентябрь в Амстердаме не то что июль в Испании. Если бы мечты имели свойство осуществляться, она сейчас жила бы с Селимом на Ибице. Или на его родине. С любимым везде хорошо, пусть бы ей даже пришлось изменить стиль одежды. Как-то Анабелла представила себя на улицах Кабула. Примерила шарфики и шали, закутывая в них пол-лица, по примеру мусульманских женщин. Зеленый шарфик идеально подошел бы к ее зеленым глазам.
У бара их встретила толпа друзей и знакомых. Первой подскочила целоваться-обниматься рослая Бриджит, которую в их компании недолюбливали за бесцеремонность. Во время лобызаний она ляпнула невпопад:
— Ну что, сегодня гуляешь, завтра засыпаешь?
Слова ее резанули слух. Анабелла не далала трагедии из собственного ухода, но и не собиралась представлять как нечто развлекательное, типа мюзикла. Устроила вечеринку, чтобы вместе повеселиться, потом проститься с друзьями. Холодно отстранив Бриджит, она прошла в бар.
Вечер удался.
Пропустив рюмочку как прежде, Анабелла веселилась от души — беспечально, беззаботно. Не вспоминала ни о прошлом, ни о будущем. Жила моментом.
После полуночи ведущий объявил:
— А сейчас подходим к нашей славной либелле-Арабелле поздравить с днем рождения!
Друзья принялись ее осторожно тискать и говорить подходящие слова. Анабелла отвечала что-то и посматривала в сторону барной стойки, где сидел Робин. Он не торопился подходить. Подолгу смотрел на нее, нервно постукивая по стойке круглой картонной подставкой для стаканов. Потом соскочил со стула и торопливо скрылся в коридорчике для персонала.
Робин пришел проститься на следующий день рано утром. Лег рядом с Анабеллой и, ни слова не говоря, заплакал. Стало его жаль. Хотелось обнять, прижать к груди, как ребенка, утешить. Сказать, что все будет хорошо. И у него, и у нее.
Но рука не поднималась. И говорить было трудно. И плакать не имела слез.
Она поцеловала его непослушными губами, прошептала:
— Не… надо… плакать… Я… тебя… люблю…
Закралась нелогичная и в то же время очень простая мысль: хорошо ей — уходит, избавляется от земных тревог и боли, а каково им, тем, кто остается, кто любит ее… Странно. А каково ей – умирать?..
Ровно в одиннадцать пришли три врача, одного из которых она знала – ее домашний доктор Бройс, подтянутый здоровяк с загорелым лицом. Присев на кровать, он ласково взял ее за руку, спросил:
— Ты уверена? Не передумала?
Анабелла слабо качнула головой – нет.
Они развернули ее кровать, поставили ближе к окну. Женщина-врач достала темную склянку с длинной, непонятной надписью на этикетке. Надпись начиналась на «п», дальше Анабелла не разобрала.
Врач открыла крышку сказала:
— Вкус похож на анис.
Налила в пластиковый стаканчик.
Тетя Анук всхлипнула и закрыла рот рукой. Будто только сейчас дошло: ее приемная дочка — красавица, озорница и хохотушка, сейчас умрет. Рано, слишком рано.
Глядя на стаканчик в руках докторши, Анабелла подумала: «Несколько глотков и – конец боли, конец всему земному. Встретимся с мамой и останемся вместе навечно».
Ощутила легкое волнение как перед дальним путешествием. Она уже не видела ни тети Анук с дрожавшим подбородком, ни Марайки с увлажнившимися глазами, ни сумрачных лиц врачей. Ей представился солнечный луч в окне и тепло, которое его окружало.
Автор Ирина Лем
Комментариев нет:
Отправить комментарий