Жили у бабуси. Рассказ

— Жи-ли-у-ба-бу-си

Два-ве-се-лых-гу-ся.

О-дин-се-рый-дру-гой-бе-лый,

Два-ве-се-лых-гу-ся…

Последнюю ноту Наталья Николаевна нажала фальшиво, разозлилась и с грохотом захлопнула крышку пианино. Это была акция протеста, на нее не похожая. Неуместная на рабочем месте, тем более в дошкольном учреждении. Дети, водившие хоровод и напевавшие хором песенку, остановились, растерянно уставились на музыкальную руководительницу. Вместе с ними уставилась воспитательница средней группы Татьяна Петровна — брюнетка с голубыми глазами, такими влажными, что казалось – они всегда готовы заплакать. Татьяна Петровна замерла на секунду, потом поспешила к пианистке. Наклонилась, обняла теплой рукой за спину.

— Наташ, что такое? – спросила потихоньку.

Наталья Николаевна поставила локти на крышку, спрятала за ладонями лицо. Всхлипнула.

— Тань… заведи… пожалуйста… магнитофон… не могу я… – несвязно проговорила сквозь комок в горле.

— Ладно, я заведу, ты не волнуйся. Воды принести?

— Не надо. Я сама.

На магнитофоне стояли те же песенки — в профессиональном исполнении. Послушно ожидавшие детки продолжили ходить по кругу, потом стали парами и принялись играть в ладошки. Татьяна Петровна показывала фигуры и приговаривала в ритм:

— При-ле-те-ли го-луб-ки,

На зе-ле-ны-е луж-ки…

Она искоса поглядывала на сидевшую неподвижно Наталью Николаевну, которую персонал за глаза называл «музЫчкой». Называл незло, но и не очень дружелюбно, потому что держалась особняком. Она чем-то расстроена, но успокаивать, лезть в душу не имело смысла. Все равно не откроется. Не тот человек. Не сказать, что выскомерная… какая-то несвойская она. Пусть сама справляется.

Сегодня Наталье Николаевне справляться с собой не получалось. Все валилось из рук и шло наперекосяк. С чего началось? С ничего, потому обидно. Проснулась по-обычному в полшестого. Потянулась, встала, накинула халат. Разлеживаться некогда. Пока напор есть, и вода нагревается, надо успеть дела сделать: посуду вчерашнюю помыть, простирнуть кое-что, самой ополоснуться. Раннее утро – единственная возможность, в другое время вода текла жидкой струйкой, а в часы пик вообще прекращалась.

Проблема с напором в Иваньково застарелая, которую никто даже не пытался решить. Когда строили поселок в конце пятидесятых, самый высокий дом имел три этажа. На том же уровне поставили водонапорную башню. В дальнейшем построили несколько пятиэтажек, а башню не удлиннили. Так и работает по закону сообщающихся сосудов: подает воду бесперебойно до третьего этажа включительно, остальные ловят момент. Который выпадает в основном ночью.

Спасибо, что вода хоть кой-как, но до четвертого натальиного этажа доходила. Впрочем, «спасибо» было с натяжкой: помыться по-человечески, в ванной она давно не решалась. Из-за ржавчины, которой в полной ванне больше, чем воды. Садиться в грязь не хотелось, принимала по-быстрому душ и ладно. К бытовым неудобствам привыкла и не жаловалась — не одна она такая.

Встала Наталья вовремя, и это было единственным, что удалось. Когда чистила зубы, больно сломала ноготь, сама не поняла — как. На кухне красила ресницы, рука дрогнула, заехала щеткой в глаз. Долго промывала, глаз затек краснотой, будто плакал в одиночестве. Пошла полежать на диване, успокоиться — заснула некстати. Встала разбитая. Когда одевалась на работу, задела угол стола, там планка отошла, приклеить бы, да не было времени, а вернее желания. Разорвала юбку — аккуратным прямым углом. Пришлось стаскивать, зашивать. Долго не попадала в ушко иголки, даже в очках. Когда зашивала, искололась.

Взвинченная отправилась на работу. Идти буквально два шага, поселок небольшой, до каждого предприятия и учреждения пешком не более двух минут. В сухую погоду ходила задами: мимо сараев и в калитку. В дождь и ранней весной тропинку развозило, приходилось идти в обход — по улице и через парадные ворота.

В тот день погода моросила – типично по-ноябрьски. Задами не пройти, увязнешь по колено, отправилась «длинной» дорогой. С одной стороны хорошо — побудет чуть дольше на свежем воздухе, развеется. Может, встретит кого из знакомых, поболтает о пустяках, отвлечется.

Поболтать не удалось. На улице пустынно: заводские на работе; пенсионерки, которые раз по пять на дню в сарай и обратно бегают, сидят по домам.

За несколько минут ходьбы настроение Натальи в равновесие не вернулось, только усугубилось. От слякотной погоды на душе кошки заскребли, а на дороге образовались грандиозные лужи, которые невозможно обойти, не попав в грязь. Лужи вальяжно разлеглись по обочинам, угрожая просочиться в сапоги и начать там чавкать.

Кое-как перебралась на тот берег — на цыпочках, прыгая по кускам кирпичей, которые накидал кто-то сердобольный, и они скалистыми островками торчали из воды. Сапоги не промокли, зато изгваздались. Перед тем как заходить в детсад, наклонилась помыть, загребая пальцами из другой лужи, почище. Когда выпрямлялась, спину чувствительно прострелило, отозвавшись звоном в мозгу.

Еще напасть до кучи, не хватало радикулит подхватить, подумала Наталья с усталой обреченностью, поднимаясь по ступенькам ко входной двери. С коллегами едва поздоровалась. Старалась взглядами не встречаться, не пугать нахмуренным видом. Теперь вот две ошибки допустила на простейшей песенке, которую дошкольники одним пальцем играют.

Все не так, все кувырком. Вся жизнь кувырком. Сегодня ей пятьдесят исполнилось…

Как говорится: время подводить итоги, а с какими достижениями она пришла к своему юбилею? Ох, лучше не вспоминать. Личная жизнь не сложилась категорически: ни в плане замужества, ни в плане детей, ни в плане карьеры. Обидно. Она ведь не хуже других была.

В молодости Наталья считалась первой красавицей в Иваньково. Ей и сейчас за себя не стыдно. Раньше была худощавая и стройная. С годами пополнела, но стройность не потеряла.

Русые, густые волосы подвивала щипцами, подбирала на висках и укладывала в шикарную «мальвину» с заколкой-бантом на затылке. Серые глаза подкрашивала тушью, брови имела свои. На улицу выходила в полном параде, даже если только в магазин сбегать. Обязательно причешется, помаду на губы — сиреневую с перламутром.

Одевалась в то, что подчеркивало женственность фигуры: никаких брюк или бесформенных халатов. По дороге летом шла – в легком, приталенном платьице с расклешенной юбкой — водители рейсовых автобусов головы сворачивали. Зимой тоже выглядела неплохо, но в холодное время у мужчин как-то энтузиазм пропадает, в смысле – на эффектную даму полюбоваться.

Ей предсказывали «много счастья в личной жизни», как пишут в поздравительных открытках. И Наташа свято верила – будет у нее дружная семья: муж, дети, все как положено. Ведь красавица – что еще девушке нужно? Только не зря сложили поговорку «не родись красивой, а родись счастливой», к которой следует обязательно добавить – и не в поселке городского типа. Типа Иваньково.

В восемнадцать лет ей крупно повезло: повстречала неженатого лейтенанта из Военно-Воздушного полка, который располагался за железной дорогой. Павел Куренков звали. Некрасивый, приземистый, рябой, да перебирать не приходилось: в поселке парней ограниченно, каждый жених на вес золота.

Павел перспективный был, выгодный со всех сторон. Зарплата с ежегодными надбавками за выслугу, также за прыжки, за звездочки. Ходит в форме, опять же экономия на одежде. Жилье офицерам в любом месте без очереди предоставляют. Парень – мечта! Такие в Иваньково за первый сорт котировались.

Влюбился в Наташу, сделал предложение.

Она, правда, поначалу засомневалась – насчет неказистой внешности. Да мать ее быстро в разум вернула, сказала «с лица воду не пить». И еще раз напомнила про выгоды.

Дело казалось сделанным, по выходным Павел оставался в их с матерью однокомнатной квартире ночевать. За два дня до свадьбы он разбился на учениях – парашют не раскрылся. Наташа сделала аборт и больше рожать не смогла.

Второй раз вышла через три года. Без перебора и слишком поспешно — от отчаяния, что «никто не возьмет». Потому, что возраст поджимал. Всем на Руси известно: до двадцати замуж не выйдешь, в двадцать один – старая дева. А в отдаленных рабочих поселках как Иваньково, замужество вообще проблема номер один. Парней разбирают влет. Любых: коротышек, кривоногих, с дефектами речи и мозгов. Даже явных идиотов, не говоря про алкашей. Потом мучаются с ними, но не разводятся. Чтобы не попадать в неуважаемую категорию «брошенок» и «одиночек».

Скороспелый жених Лешка Абросимов только что отслужил три года на морфлоте. Высокий, в матросской форме и бескозырке с ленточками выглядел удалым молодцом – прямо-таки первый парень на деревне. Наташе показалось, что влюбилась. Думала – еще раз повезло, сильнее чем в первый раз: неженатый, к тому же красавец. Закадрила. Через два месяца сыграли свадьбу. На которой жених первый раз напился до бессознания. Даже брачную ночь пропустил.

Поступил работать на местный механический завод фрезеровщиком и начал пить до уссачки. Пил с таким отчаянием, будто торопился успеть выхлебать за год то, что нормальному алкашу под силу за пять. В конце концов его с завода уволили. На что уж там терпеливые начальники были: сами пили и другим не мешали. Лешку уволили за систематические прогулы, не только после получки, но и до. Он потом обнаглел, стал руку на жену и тещу поднимать, если денег на самогонку не давали. В один день мать огрела его утюгом и вытолкала из дома. Навсегда.

Ну, тогда еще Наташа о дальнейшей судьбе не отревожилась. Освободившись от Лешки, воспряла духом. Откуда-то появилась отчаянная надежда – вот-вот, очень скоро, не сегодня-завтра повстречает свою настоящую судьбу. Почему-то казалось: два раза не получилось, на третий обязательно повезет.

О замаячившем в перспективе одиночестве не задумывалась. Нет, с ней не может произойти. С другими – да, а она красивая, еще устроит жизнь. Вон Инка Аверьянова, тоже за алкашом замужем была. А съездила как-то на юг, с москвичом познакомилась. Из убогого, застойного поселка, каких по России тысячи, переехала в столицу – предел мечтаний любой провинциалки. Правда, она еще красивее Наташи была – на Марианну Вертинскую похожа.

Оптимизм молодости поддерживал Наташу, подпитывал надежды, не давал грустить. Появилось желание совершенствоваться. Она с удвоенным энтузиазмом взялась за учебу в культпросветучилище — студенты коротко называли его «кулек». По окончании получила диплом «музработника», удачно нашла работу в детсаду рядом с домом. Собиралась поступать в областную консерваторию.

В первый год не поступила — провалила специальность. Решила поступать на следующий. Много упражнялась дома на пианино, мечтала после консерватории играть в профессиональном оркестре. Главное – вырваться из иваньковского болота. Окончит конверваторию, дальше получится само собой: попадет в артистическую среду — с интеллигентными людьми будет общаться, а не с поселковыми недоумками. Там же непременно и мужа найдет.

Пример имелся перед глазами. Дочка прежней детсадовской заведующей Элеонора Тамбовцева совсем недавно окончила консерваторию по классу скрипки. Так ее сразу в областную филармонию приняли. Наташа завидовала слегка. Та была исключительно страшна – длинно-лошадиное лицо и нос крючком, но с таким гордым видом ходила по улице, прям небожительница местная! Не поздоровается, ни косо не поглядит. Всем видом показывает: вы тут никто, вам до меня, великой скрипачки, еще расти и расти, и то неизвестно.

Ее заносчивость окружающие, как ни странно, принимали с пониманием. Почему? По причине высокостоящих в поселковой иерархии родителей: мама – завсадом, папа – полковник, командир той самой воинской части за железной дорогой.

У Наташи повышенного статуса не было, скорее средне-поселковский. Отца не знала и никогда не задумывалось о его возможном существовании, будто была зачата без мужского участия. Мать не имела ни образования, ни профессии, всю жизнь работала на заводе контролером в проходной. Посчастливилось, что мать не запила от тоски и беспросветности, подобно другим товаркам. Тем серолицым теткам, выглядевшим одинаково помято в любом возрасте – и в тридцать и в шестьдесят, одевавшимся тоже одинаково: зимой в телогрейку, летом в служебный синий халат.

Мать до самозабвения любила Наташу. Сама в обносках ходила, а дочку одевала понаряднее. Тем более, что та и в детстве красотулькой выглядела и когда выросла не пострашнела. Наташа не была безнадежно избалованной, но частенько пользовалась любовью родительницы в свою пользу. Отлынивала от дел, к которым душа не лежала. Например, огород. В Иваньково его имела каждая семья — большое подспорье в хозяйстве, если не будешь лениться обрабатывать. Главное развлечение поселковских: только снег сойдет, бегом на дачу. Дел невпроворот. Да что рассказывать – каждый знает.

Наташа не любила спину гнуть, стоять «дулом вверх», как выражались местные. Отговаривалась – ей как пианистке нужно пальцы беречь. Потому тяжелую работу разделили: матери достался огород, дочери – уборка квартиры.

Обеспечить будущее Наташи мать считала святым делом. Когда у дочки обнаружились музыкальные способности, назанимала денег, пианино купила — только бы та выучилась на хорошую специальность, не пошла по ее стопам. Наташа выучилась, но заноситься — по примеру Элеоноры не стала. Поводов не имела. Пока. Вот когда окончит консерваторию… Или замуж за приличного человека выйдет… Тогда посмотрим.

Работу в детсаду – монотонную, однообразную – она считала временным явлением. Тем не менее исполняла добросовестно. Все эти «Жили у бабуси» и «В лесу родилась елочка» играла с вдохновением, используя обе руки – полезно для ежедневной тренировки.

Надолго задерживаться здесь не собиралась. Неинтересно молодой, свободной девушке с амбициями. Слишком бесперспективно: работа, не развивающая способностей; коллектив сугубо женский. Остаться — значит заранее похоронить себя, забыть мечту о лучшем будущем. Обмануть ту светлую судьбу, которую когда-то предсказывали. А предательницей себя быть не хотелось.

Годы летели, судьба не торопилась. Соседи и знакомые начали со снисходительным сочувствием поглядывать на Наташу, мол, вот еще одна кандидатка в одиночки. Хоть красавица, да что-то с ней не то – ни один мужик не скинулся даже ребенка сделать.

Попала она в самую несчастливую категорию. Такая всеобщая мозговая установка в Иваньково: замужние женщины, хоть и замордованные пьяницами-супругами, стояли наверху иерархии, за ними вдовы и разведенки, потом старые девы и женщины без детей, которых считали особенными неудачницами. Потому что «в старости стакан воды некому будет принести».

В лето перед своим двадцатисемилетием она встретила Юрия. Случайно. В проходной завода. Наташа приходила зачем-то в отдел кадров, Юрий кого-то поджидал. Высокий, аккуратно подстриженный, с мягкими, благородными чертами лица, он выгодно отличался от поселковых дегенератов. Обменялись взглядами, он поздоровался, она ответила – и все. Он шел за ней до самого отдела кадров. Она знала и в конце коридора оглянулась. Разговорились.

Оказалось, Юрий Толкачев – новое московское начальство из Госкомитета по материальным резервам. Его назначили куратором завода, и теперь он будет сюда регулярно приезжать. На несколько дней, прямо из Москвы на служебной «Волге». В тот же раз он пригласил Наташу разделить с ним одинокий вечер в гостинице. Она согласилась, не раздумывая.

Наутро к подъезду родного дома подвезла ее голубая «Волга» с московскими номерами. Что в затерянном в лесных массивах Иванькове было равносильно золотой карете с персональным кучером на козлах.

В августе того же года она опять поступала в консерваторию. В последний раз. Из-за возрастного ценза: двадцать семь – предельный возраст для абитуриентов. Не поступила. Теперь из-за вокала. Неудивительно. В ночь перед экзаменом она не спала. Не от нервов. От перехлестывающей через край любви. Стараясь сдерживать крики, она лишь стонала приглушенно, отчего наутро охрипла и потеряла певческий голос.

Не поступив, не расстроилась. У нее появились новые мечты, связанные, в основном, с Юрием. Он был пылким любовником, и Наташе показалось, что он ее пылко полюбил. В ответ она влюбилась безумно – по-настоящему, по-женски. Сердце наполнили надежды соединиться с ним и, перестав скрываться, зажить официальной семьей. В Москве. О чем он ей неоднократно намекал.

Однако, сроков не называл.

Юрию постоянно что-то мешало. Она с самого начала знала, что он женат, но не считала это непреодолимым препятствием. В том заблуждении Юрий ее поддерживал. Говорил: сейчас развестись не могу, подожди, дети подрастут, тогда нам ничто не будет препятствовать.

Наташа терпеливо ждала.

Потом он внезапно развелся, не дожидась взросления детей. Наташа воспряла духом, но он неожиданно… женился. На другой. Объяснил: извини, не мог отказать, девушка ждала ребенка. Потом опять развелся. Наташа, совсем было разочаровавшаяся в его обещаниях, снова замечтала.

И снова облом. Самый обидный. Юрий женился на девушке на двадцать лет моложе себя и не переставал восхищаться ею даже в присутствии Наташи. Теперь уже по возрасту — Натальи Николаевны. Она понимала, что против его новой жены не имеет шансов. Пришло осознание, горькое, как дух от полыни : сразу не женился, не сделает этого никогда. Он понимал, что она понимает, и перестал что-либо обещать.

А наведываться не перестал. Теперь приезжал реже, раза три-четыре в год. И те для Натальи Николаевны были праздниками, потому что ничего другого не имела. Да как-то смирилась. Когда надежда жила, тосковала по нему ужасно. А сейчас…

Надоело все. Устала поедать себя за наивность. За нерешительность настоять на своем. Если бы один раз сказала: «все, терпение лопнуло, или женись, или больше не приезжай!» может, добилась бы своего. Но… Не умела Наталья требовать. Слишком мягкая была. Она и сейчас не «бой-баба». Поздно ей чего-то добиваться. Раньше надо было характер проявлять, сейчас – привыкла. Смирилась. Отупела от боли, что ли. Или надоело терзаться. Другие несчастья заслонили.

В начале года умерла мать. Как раз на Крещение. Наталья плакала отчаянно, не столько по матери, сколько по себе. Она обиделась на мать, что бросила ее одну. Правда, потом совесть мучила – за эгоизм, да поздно.

В собственное оправдание вспомнила один эпизод. Однажды, когда еще в школе училась, встретила похоронную процессию на дороге. По обочинам стояли люди, провожая взглядами гроб. Многие женщины, специально вышедшие на улицу посмотреть, утирали слезы. Наташа спросила у матери:

— Почему на похоронах не только родственники плакали, но и чужие люди? Он же был им никто.

— На похоронах каждый о своем плачет, — получила в ответ.

Тогда она не разобралась. Поняла только, когда самой коснулось.

Мать умерла скоропостижно. Ни с того ни с сего, сгорела за одну ночь. Был человек и – нету. Если бы болела долго и тяжело, Наталья, может, заранее подготовилась бы, привыкла к мысли. Неожиданность подкосила ее под корень. В голове конфликт получился: глаза видели, а сознание отказывалось принимать.

Последние дни мать ходила с повышенным давлением. Больничный не брала, значения не придавала – не впервой. Вечером, вроде полегчало, взяла санки, пошла на дачу за картошкой и заготовками. Пришла расстроенная: в подвал воры залезли, банки с огурцами, помидорами, салатами утащили. Небось, алкаши местные, кто же еще. Жалко до слез – столько труда и все на чужого дядю. Хорошо, в другой подвал не догадались заглянуть, там картошка и капуста квашеная в бочке. До лета как-нибудь дотянут. А иначе – зубы на полку.

Легла раньше времени. Ночью разбудила дочь стоном. Потом кричала и металась на кровати. Потом прошептала «умираю» и затихла, только лицо страшно перекосило.

В затерянное в лесах Иваньково скорая ехала два часа. Фельдшеру ничего не оставалось, как констатировать смерть. В качестве доброго жеста он выправил гримасу на лице матери. И «утешил»:

— Не обижайтесь, что долго ехали, все равно бы не успели. В таких случаях необходимо оказать помощь в течение десяти минут. Мы почти никогда не успеваем. И вдобавок. Если даже удастся спасти пациента, после инсульта он остается парализованным лежачим. Еще неизвестно, что для родственников лучше…

Это последнее, что Наталья услышала и разобрала. Слова показались мелкими в масштабе ее горя. Отключилась. Дальше была пустота.

При воспоминании о матери перед глазами вставала картина на погосте. Стоял хмурый, колючий, морозный день. Наталья смотрела на яму, куда опускали гроб и не верила, что все происходило на самом деле. Странная, неестественная тишина окружала. Голова мутная, как во сне. Не помнила, что было до того, и как здесь очутилась. Подняла глаза оглядеться с искоркой отчаянной надежды – вдруг это действительно сон.

Она находилась где-то в незнакомом месте. Огромное, ровное, белое поле расчерчено оградками на квадраты, внутри которых горбики могил. От занесенных снегом памятников виднелись лишь верхушки, которые как бы вырастали из сугробов. К их навек замершей компании с краю прилепилась могила матери – самая свежая. За ней кусок пока пустого, кладбищенского поля, по которому крутила поземка.

Далее обрыв и широченный овраг, на дне которого посверкивал незамерзший ручей. Далеко вдали — на другой стороне оврага виднелись под снежными шапками деревянные дома-избушки какого-то чужого поселка.

Горелки – вспомнилось Наталье. Название это для иваньковских давно стало нарицательным: когда разговор заходил о покойниках, говорили не «умрешь, отнесут на кладбище», а «умрешь, отнесут в Горелки».

Ни одного человека между домов не видно. Как вымерло кругом.

Вид того неживого поселка и этого пустого поля, терпеливо ожидающего новых захоронений, пронзил Наталью ощущением собственной покинутости. Никому-ненужности. Никчемности существовать. Важная часть ее самой умерла. Остался лишь холод и неприкаянное одиночество.

Захотелось остаться здесь. И не шевелиться. Не дышать. Умереть на месте, чтобы не страдать. Чтобы не возвращаться. Потому что некуда — она теперь бездомная. Потому что зачем ей дом – без матери? Как она будет без нее? Невозможно… Наталья раньше не задумывалась, насколько дорога была мать. Никогда себя одинокой не представляла. Не то, что без мужа – а в прямом смысле, без никого. Совсем одинокой – ни поговорить, ни посоветоваться, ни чаю вместе попить…

Очнулась от стука по дереву. Увидела грязного цвета землю на могильном холме. Венки, перевязанные лентами с золотыми надписями: от завода, от коллег, от дочери. Не сразу дошло, что «от дочери» — это от нее. Стояла, не соображая. Слушая студеный, заунывный ветер в ушах. По дороге домой сокрушалась: как же она мать одну в поле оставила, ей же там холодно будет…

В квартиру вошла неуверенно, как к чужим. Повсюду лежали вещи матери: вот в прихожей на трюмо платок зимний, пуховый, вот шарф. Вот толстые рукавицы, мать сама вязала. Валенки с пятками, подбитыми кожей. Черное, форменное пальто, которые выдавали контролерам бесплатно в качестве рабочей формы. Очки на газете. Будто она только что сидела в кресле и ненадолго вышла.

Показалось странным: вещи остались, а человека нет. И не будет. Так не должно. Неправильно. Она не должна была уходить и оставлять Наталью одну в жизни. От острой жалости к себе сдавило горло. Вечер она проплакала. На следующий день вышла на работу. Хоть и дали ей неделю отгулов – невыносимо было дома сидеть. Напевать песенки с детьми не смогла, горло перехватило, певческий голос пропал. И с тех пор не восстановился.

Юрий не звонил, не приезжал. Скорее всего не знал о ее несчастье. Последний раз они собирались вместе втроем в однокомнатной квартире Натальи Николаевны на ее предыдущий день рожденья – четвертого ноября. Юрий торжественно открыл бутылку шампанского и спрятал пробку в карман – для коллекции. У него хобби их собирать.

Разлил по фужерам, сказал тост. Потом мать ушла спать на кухню, а Наталья с Юрием еще долго сидела за столом. Он увлеченно рассказывал о работе, новшествах, которые придумал. В частности – переименовать завод. Из простого «Иваньковского механического» в «Иваньковский опытно-экспериментальный механический» завод.

— Звучит по-другому, правда? Гораздо значительнее, – говорил с гордостью Юрий. «Гораздо» — его любимое слово, вставлял когда надо и не надо. Наталье нравилось. Казалось – звучит интеллигентно, по-московски.

— Правда, — кивала она, невесело улыбаясь.

Ему было чем гордиться. Вырастил детей, несколько раз женился, каждый раз на девушке моложе предыдущей жены. Сделал карьеру, похвалился, что скоро переведут начальником сектора, если завистники не помешают. Но нет, не должно сорваться. Для положительного решения он подключил родственников жены, которые сидят в вышестоящем министерстве. С такой тяжелой артиллерией место ему обеспечено.

Выглядит Юрий для своего возраста – едва за пятьдесят — отлично, и как мужчина совсем не ослабел. Наверняка, кроме Натальи, имеет любовниц по месту жительства, или по месту командировок, он же не только в Иваньково ездит.

А она? Что она поимела от жизни? Какую мечту осуществила? Какой надежде подарила крылья? Что интересного будет вспомнить, когда придет время умирать?

Тоска, тоска и тоска. Годы пролетели, а ничего стоящего не случилось. Раньше ждала чего-то, Нового года, дня рождения, волновалась, прихорашивалась у зеркала. А сейчас глядеть на себя неохота. Приличного мужчину так и не встретила. Поступали иногда предложения переспать и разбежаться до следующего раза, все — от женатых мужчин. Тот же директор завода не раз предлагал, да как-то неудобно ей было — с двоими. Не хотелось Юрия предавать. А он…

На день рождения не позвонил, не поздравил. Наталья его уже год не видела. Слышала от третьих лиц, что получилось у него с новой должностью, значит, нет смысла больше в занюханное Иваньково наведываться. Заброшен завод, заброшена Наталья Николаевна. Кому нужна пятидесятилетняя тетка? Сама себе и то противна. Ни на что приличное оказалась неспособна, ни семью создать, ни в профессии состояться. Обречена пожизненно пиликать «Жили у бабуси». И то сегодня сфальшивила.

Наталья Николаевна не заметила, как осталась в музыкальной комнате одна. Только когда кто-то приобнял осторожно, вскинула голову. Рядом стояла заведующая детсадом Нина Альбертовна, ровесница Натальи.

— Наташ, что случилось?

Лучше бы она не спрашивала! Наталья Николаевна громко всхлипнула и зарыдала в голос.

Стало стыдно и неудобно. Никогда не позволяла она себе расплакаться на людях. Даже когда мать умерла, как-то держалась на похоронах. Сейчас, видно, нервы сдали. Давно копилось напряжение. Раздражение. Не осталось сил хранить в себе. Последняя капля – ее первый одинокий день рожденья, который праздновать не хочется. За грубое напоминание: пятьдесят лет — начало женского увядания. А она и не расцветала еще. Разве не достаточный повод для расстройства?

Заведующая принесла стул, присела рядом. Прижала голову с роскошной «мальвиной» к груди. Похлопала Наталью по плечу, приговаривая:

— Ничего, ничего, поплачь. А потом забудь. Все пройдет, только успокойся. Не надо. Мы все в одинаковом положении. Думаешь, ты одна такая? У всех проблемы… Да что случилось-то, не пойму?

— Как – что случилось? Мне сегодня пятьдесят стукнуло… Жизнь прошла, к смерти готовиться осталось, — пожаловалась Наталья, судорожно захлебывая слезы водой из стакана. – Тоска, Нин. И одиночество. Хоть волком вой.

— А Юрий?

— Ох, не напоминай. Соль на раны. Не помню, когда последний раз звонил. Даже сегодня не поздравил. Дура была, столько времени с ним потеряла. Двадцать четыре года! Можешь представить? Половина жизни коту под хвост. Как тут не плакать? Бросил он меня, так и надо, чтобы не была наивной дурой. – Наталья еще раз всхлипнула, теперь без слез. — Слушай, нет у тебя кого на примете? Хоть какого-нибудь, завалящего мужичка. Пенсионера, без закидонов и чтоб не пил?

— Я спрошу у Аркадия, — пообещала Нина сухо — только, чтобы успокоить подругу. Помочь мало чем могла.

А понимала очень хорошо. Сама когда-то в похожем положении была, тоже отчаянно искала мужа. Только по-другому.

К устройству личной жизни Нина подошла ловчее.

Первый раз вышла замуж рано — в восемнадцать лет, чтобы в девках не засидеться, за местного парня Ивана Лапшина. Вышла не по любви, а из жалости: жених уж очень донимал, обожал ее до самозабвения, на коленях стоял, уговаривал.

Его внимание льстило девичьему самолюбию. Он был высокий, крепкий, грубоватый, руки-лопаты, истинно русский мужик, какими их в кино-сказках показывали. Нина – изящная, маленькая, мужу едва до груди доставала. Он ее слушался по-рабски, ей нравилось командовать великаном. Подружки завидовали в глаза.

Поначалу, вроде, жили неплохо, со стороны выглядели как обычная семья. Даже лучше – муж непьющий, на жену не наглядится. Дочь родили. Квартиру получили. Машину купили.

Но совместная жизнь не получилась. Права поговорка: «в одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань». Нина все-таки развелась, потом за другого вышла. Повезло ей, как в лотерею – один шанс на миллион.

Повезло не сразу. Фантизию пришлось проявить. И напор.

Задумав развестись с мужиковатым Иваном, она не спешила. Не желая оставаться одиночкой, решила действовать по-умному, подстраховаться, чтобы не сразу — головой в омут неизвестности. Потихоньку приглядеть подходящего мужчину, убедиться в его серьезных намерениях, только потом супружеские узы рвать.

Целая одиссея получилась. Стала подыскивать кандидатуру: чтобы не пропойца и не грубиян, каковых в захудалом поселке по пальцам одной руки пересчитать можно. Естественно, все женатые. Но то препятствие преодолимое, как говорится – жена не стена…

Нашла потенциального жениха в лице главного экономиста завода, того самого «Иваньковского механического». По имени Анатолий, по фамилии Ворона. Непрезентабельная фамилия, да несмертельно, можно свою оставить – Калунас, которая Нине от папы литовца досталась.

Она тогда заведовала заводской библиотекой, что рядом с ворониным кабинетом располагалась. Сначала по-соседски сошлись, потом ближе. Единственная и обычная загвоздка – окольцованный. Женщиной на девять лет старше его. Здесь крылся шанс.

Десять лет Нина с ним потеряла. Почему так долго? Смешно сказать – влюбилась по-настоящему. Ждала и надеялась. Проявила чудеса терпения и отваги: ведь слухи по поселку пошли, а им противостоять немалая смелость нужна. Даже наглость. Но верила в собственные силы и везучесть: окрутить женатого – тут особое искусство требуется. Ювелирная техника. Гибкость. Одновременно настойчивость. В-общем, женская житрость.

Ворона сначала не решался жену бросить – кстати, свою первую любовь. Потом решился, начал обещать. Потом уже вроде совсем созрел, даже к свадьбе предложил готовиться. Отношения не скрывали ни от коллег, ни от друзей. Поселковские догадались. Завод гудел сплетнями. Иван бранился, но жену не бросал. Любил очень. Надеялся, что одумается.

А одумался Ворона. В один из вечеров сказал с болью в голосе:

— Нин, не могу жену бросить. Она ребенка ждет.

Вот и все. Жена оказалась хитрее. Нина на бобах. Десять лет жизни вылетели в трубу.

Расстроилась. Долго не могла прийти в себя, плакала каждую ночь. Убивалась. А кого винить? Некого…

Нет конкретно виноватых в женских слезах, только нечто неосязаемое. Всеобщий, несчастливый рок. Вечное российское неустройство. Демографическое неравенство — хроническая нехватка мужиков. Бабское одиночество, доводящее до озверения. Особенно удручающе-беспросветное в таких вот захудалых, заброшенных цивилизацией, забытых Богом рабочих поселках с неблагоустроенной общественной и личной жизнью.

Хорошо, Нина по натуре – боец: руки не опустила, пережила боль, потихоньку отошла. Новый план составила. Надо вырваться из поселкового болота, выйти в мир, показать себя, зря, что-ли, одевалась с иголочки, книжки умные читала?

Устроилась на вторую работу, по выходным в качестве гида экскурсионные автобусы до Москвы сопровождать. По трассе от областного центра до столицы сто восемьдесят километров, одним днем управлялись – в шесть выезжали, в десять дома. Совмещала приятное с полезным: подрабатывала неплохо и с новыми людьми общалась. Не с пьяницами поселковскими, а с интеллигентными.

Тут опять. Они, интеллигентные, тем более все женатые. Но у Нины опыт имелся. И напор. Двойной – после неудачи с Вороной. Зубы стиснула, вперед на амбразуру! Вернее, на отлов мужика. Про любовь больше не вспоминала, только – дело. Знакомилась с мужчиной, испытывала в постели, по финансовой части, в отношении к детям, насчет привязанности к супруге. В общем, целый тест придумала не хуже кагэбешного для выезжающих за границу.

А что? Она вышла на тропу войны, последний бой должна выиграть любой ценой. Ей тридцать семь — возраст, близкий к критическому. После сорока товарный вид потеряет. Тогда – прощай мечта выйти за подходящего по интеллекту, придется до конца жизни рядом с неотесаным мучиться.

И ведь добилась своего! Через пару лет встретила Аркадия — ведущего инженера на областном машиностроительном заводе с перспективой стать главным. Он был решительный по характеру и в отличие от Вороны манипулировать собой жене не дал. Он женился сразу после института – не по большой любви, а с рассчетом, чтобы по распределению в дыру не послали.

Карьеру сделал, ребенка вырастил, супругу обеспечил. Совесть его и Нины чиста. Думал недолго, сделал предложение.

Счастливы. В городе живут. Откуда Нина Альбертовна на работу в Иваньково на рейсовом автобусе приезжает – полчаса в один конец.

— Не расстраивайся ты, — продолжила она мягко уговаривать. — Посмотри на проблему с другой стороны, с положительной.

— Какая в пятьдесят может быть положительность? – слезливым голосом вопросила Наталья. – Полтинник – официальное подтверждение старости.

— Да по тебе не видно…

— Не видно, а сама-то ощущаю. Знаешь, недавно заметила – я таблицу умножения начала забывать.

— Ну и ладно! Ты не поддавайся. Да если здраво рассудить, ты в нашем детсадовском коллективе самая счастливая. После меня, конечно.

«Вот так глупость сморозила», – подумалось Наталье. Даже не нашлась возразить. Ясно — Нина просто болтает для видимости успокоения.

— Нет, давай вместе разберемся, — настаивала заведующая. – Что тебя расстроило конкретно? Детей нет? Так это хорошо – не о ком переживать. Мужика нет – тоже плюс, на пьяную морду не любоваться, да тумаков не получать. Жаль, мать у тебя умерла, да мы все там будем.

— Да-а, у других все, а у меня – ничего. В старости стакан воды некому будет подать…

— А ты думаешь другим, семейным, кто-то подаст? Давай на наших работниц посмотрим, кто из них доволен жизнью.

Возьмем первую попавшуюся воспитательницу, самую молодую. Алла Валентиновна. Муж Женька пьет. Алка его недавно выгнала окончательно. Он денег не приносил, работу бросил. К родителям вернулся. Там не лучше: мать – пьяница и сестра не отстает. Отец весь дом на себе тащит. Женька оправдывается, мол, в Афгане служил, много чего видел. Только Алке от того не легче, ей дочь растить надо. Они давно врозь живут. Женька приходит к ней будоражить, денег просить. В дверь молотит, матерится. Замок сломал. Ты бы так хотела?

— Нет.

— Другая воспитательница — Татьяна Петровна. Муж красивый, в Иваньково из Молдавии приехал. Служил здесь срочную, остался прапорщиком. Не пьет, зато гуляет. Красота не в пользу пошла. Весь поселок про его шашни наслышан. Мужики не стесняются — где живут, там и гадят. Сговорчивых разведенок да одиночек полно кругом, хоть каждый день любовниц меняй. Татьяна добрая, молчит не хочет мужа позорить. Жалоб от нее не услышишь. А думаешь дома, когда никто не видит, не плачет она?

— Я бы гуляку не потерпела рядом…

— Бухгалтер Анна Михайловна. В молодости необыкновенная красавица была, естественная блондинка, голубоглазая.

— Да, она хоть и хромая от полиомелита, а замуж вышла, — чуть ли не с завистью вырвалось у Натальи.

— Вышла. За Муравьева, дурака. Он раньше тоже красавец. Сейчас спился. Знаешь про ее дочерей? Старшая троих детей без мужа родила. Первым в пятнадцать лет забеременела. Сказала – изнасиловали и все такое. Тогда весь поселок всколыхнулся. Жалели ее. Когда через год второй родился, все недоумевали. А третьего заимела – смеяться стали. Ей потом, как многодетной, от завода комнатушку дали. Не работает, ворует по дачам с собутыльником. Другая дочь от мигранта родила, сейчас замужем за русским. Он тоже не подарок. Всех Анна на собственной шее тащит. На одной ноге прыгает – не тяжело ей?

— Она молодец, никогда не унывает.

— Не унывает, потому что некогда. Бывший муж материально не помогает, сам у родителей иждивенцем. Анна не от беспечной жизни на вторую работу уборщицей устроилась. Днем на заводе в бухгалтерии, вечером сюда ковыляет — убираться. Ей только сорок четыре, а выглядит пенсионеркой. Не знаю, замечала ты, у нее всего две юбки и две кофты, которые она комбинирует. Носит одно и то же лет десять точно. На людях не унывает, а по ночам?

— По ночам – другой разговор. Можно догадаться, — согласилась Наталья. Она вытерла последнюю влагу со щек и, сев поудобнее, повернула лицо к подруге. Хоть и работала всю жизнь в саду, близко с другими сотрудницами не сходилась, личной жизнью их не интересовалась. Не хотела «сплетни собирать». Слишком своими несчастьями была занята, а оказывается – у других судьба не легче.

— Следующая наша страдалица — Валентина Григорьевна Приданникова. Муж – главный инженер на заводе. Раньше капли в рот не брал, теперь не просыхает. До такой степени ужирается, что про служебные обязанности забывает. Недавно она рассказывала. Должен был в Москву в командировку ехать, да утром не проснулся. Она его и так и эдак будила, по щекам хлестала, холодную воду лила. Будильник над ухом заводила. Лупила по всем местам, даже по члену. Так и не проснулся. Пьяный каждый день, надоел ей тошнотворно, а что поделаешь? Тридцать шесть лет женаты. Куда разводиться?

— Некуда. Повязана она.

— Следующая. Ольга Сергеевна Бабкина. У этой вообще трагедия из мексиканского сериала. Не все в поселке знают, я тебе по секрету расскажу. Ее Илья – бабник первой степени. Неисправимый. У Ольги была незамужняя закадычная подружка Лариска Журавлева. Ты ее знаешь — в первом доме от завода живет.

— Фамилия знакомая… Ее мать в хлебной палатке работала?

— Да. Мать нормальная. Отец – пьяница. Сестра в Рождественку замуж вышла, вроде неплохо живет. Лариска родила в семнадцать лет неизвестно от кого, мыкается одиночкой. Мужики, правда, есть и неплохие, да никто жениться не торопится. Я ее на остановке часто вижу, когда на работу приезжаю. А она очередного ухажера на автобус после ночевки провожает.

Так вот. Лариска к Бабкиным на правах подруги чуть не каждый день приходила. С Ильей снюхались, а Ольге сонных таблеток подкладывали. Даром, что мать Ильи – детский доктор. Небось, она и снабжала. Может, сама не знала – для чего, в это я поверю. Нина Кирилловна – вообще, порядочный человек. Ни в чем зазорном не замечена. Когда Ольга случайно обнаружила обман, с Лариской насмерть разругалась.

— А Илья?

— Что ему будет… Продолжал кобелить. Потом на заработки в Испанию уехал. Сейчас не знаю, где обретается. Ольга давно не рассказывала, а самой спрашивать неудобно. Ты слышала — недавно у замглавного бухгалтера Антонины Вячеславовны дочка умерла?

— Наташка?

— Да.

— От чего? Она ж молодая, тридцать-то исполнилось?

— Тридцать два. Хорошая девка, а замуж так и не вышла. Умерла во сне. Наверное, сердце остановилось.

— Ой, жалко.

— За два года до того У Антонины муж умер. Хороший был мужчина, беззлобный, мастером на заводе работал. Последние годы пил. Зимой шел с работы пьяный, оступился на лестнице, ударился виском. Скончался в больнице.

— Нин, вот ты рассказываешь, а я даже не знала, хотя почти рядом живем. Все про свои беды горевала. Права ты. Ребенка потерять – это погорше.

— И не говори. Осталась Антонина одна. Ни мужа, ни дочери. Кто ей-то воды поднесет?

Наталья Николаевна промолчала. На правду не возразишь.

— Вот и подумай, моя дорогая, стоит тебе так уж убиваться. Пятьдесят лет – не конец жизни. Наоборот, самое лучшее начало. Надо только взглянуть на себя по-другому, не побояться круто повернуть судьбу.

— Да как я в этом задрипаном Иваньково судьбу-то поверну? Куда здесь податься? Кроме рабкооповского магазина развлекательных учреждений не имеется. Кроме полудурка Манеки холостых мужиков нет. Горькие пьяницы и те разобраны. Сходить некуда. Клуб давно не работает, кафешки занюханной нет, про спортивные секции слыхом не слыхали. Люди сидят по домам, как мыши по норам, нос наружу не высовывают. Только летом выползают на лавочках посидеть, посплетничать. Дыра беспросветная это Иваньково.

— Ну, на Иванькове свет клином не сошелся. Можешь в Москву уехать. Ты же одинокая, это твой козырь. В Москве и работу легче найти и судьбу устроить. Ты подумай над этим. Если решишься, я тебе на первое время адрес дам, у кого можно пожить.

— Да, хорошо в Москве, да что я там буду делать? Никакую работу, кроме пианино, не умею. Ничему полезному за жизнь не научилась. Даже огород прополоть. Кстати, не знаешь, кому продать дачу? После матери я туда не заявлялась. Продать хотела, да не знаю, где покупателей искать.

— Я поспрашиваю. Сейчас москвичи в наших местах дачи хорошо покупают. А насчет работы не беспокойся. В Москве без диплома легко устроиться. Дворников не хватает. Тебя с распростертыми примут. Если стесняешься с метлой ходить, попробуй в метро устроиться. Там серьезные женщины и без специальности на работу требуются. Вахтером. Или сигналы поездам подавать. Что-то в этом роде. Ты непьющая, красавица. Непременно возьмут куда-нибудь. Ты подумай, ладно?

— Ладно.

— А теперь иди домой. И не горюй, Наташ. Устроится у тебя. Ты помедитируй на досуге.

— Это как?

— Подойди к зеркалу и начинай повторять: я самая обаятельная и привлекательная. Меня все мужчины любят и желают. В таком духе. Иногда помогает.

— Хорошо, я попробую.

— И не грусти. Постарайся не думать о годах. В душе-то мы молодые, это главное. Ты еще хорошо выглядишь, Наташ. Только волосы покрась. Я заметила, женщина начинает стареть, когда перестает красить волосы.

— Ты чем красишь?

— Хной.

— Надо мне попробовать…

Выходила Наталья Николаевна с детсадовской территории, тяжело передвигая ноги, будто в сапоги глиняной жижи до краев налили. Раньше день рожденья праздником ощущался, хотелось нарядиться, приготовить что-нибудь вкусненькое, выпить. Сегодня впервые не хочется ничего. Не стоило и вспоминать. Убитое настроение. Хорошо – темно на улице, встречным его не видно. Впрочем, у них та же самая отупелость в глазах. Эх, что за жизнь…

Сразу за воротами остановилась. Ненавидящим взглядом обвела с детства знакомые окрестные «достопримечательности», мимо которых раньше проходила, не замечая, а сегодня будто прозрела. Ужаснулась потихоньку.

Примитивный памятник в виде гиганского серпа и молота — символ канувшего в небытие коммунизма облез, проржавел и покорежился. На детскую игровую площадку даже смотреть неохота, не то, что с ребенком прийти поиграть. Площадка выглядела прилично лишь короткое время – сразу после установки. Были здесь деревянные фигуры из сказок: богатыри, красавицы. Избушки стояли миниатюрные. Бревна, чтобы ходить, качели в виде крокодилов. Лесницы разного размера. Да в течение года местные вандалы привели всё в плачевное состояние: фигуры разломали, в избушках наложили куч.

На двухэтажный дом быта «Незабудка» без слез не взглянешь. Раньше там размещались «предприятия бытовых услуг»: парикмахерская, ателье, сапожная мастерская. Сейчас «Незабудка» пустует, разрушается. Только воспоминания об ушедших днях шелестят мусором за разбитыми окнами. Эти острые осколки в рамах особенно режут взгляд – как символ безысходности и равнодушия.

Осточертело проклятое Иваньково. Не приспособленное для счастливой жизни болото. В прямом и переносном смысле.

Надо бы за хлебом сходить в магазин, да неохота по лужам шлепать. Свернула к дому. Пришлось прыгать через свежезасыпанный ров. В темноте не разглядела, утонула сапогами в грязи, смешанной с только что выпавшим снегом. Вечно начинают землеройные работы, когда на дворе ненастье! То отопительные трубы меняют, то водопроводные. Забросают ямы кое-как, даже мостик не проложат. Нет бы летом копать, когда сухо…

Ах, все не так, все наперекосяк. Ноябрь – месяц самый депрессивный. Едва рассветет — уже опять темно, солнца неделями не видать, одна серость в разных оттенках. В зависимости от состояния неба: если облака – то серость посветлее, если тучи – мрачность до тоски. Неудобное время для переходного периода в старость.

Дверь в подъезд стояла открытой – чтобы свет от фонаря попадал внутрь, иначе чернота, голову сломишь, лампочку опять кто-то выкрутил. Пока взбиралась на четвертый этаж, слышала все, что происходило у соседей. Любка Орлова орала дурниной на мать. Шуршины ругались матюками с невесткой Валькой. Молодой, слабоумный Ванька Проскурякин шумно гонялся за матерью с непотребной целью. У матери с дочерью Новоселкиных заходился в крике очередной внебрачный ребенок, третий или четвертый по счету, которого никто не собирался утешать.

Все как всегда и надоело до чертиков. Наталья кой-как стянула сапоги, бросила пальто на пол, и пошатываясь, будто больная, добралась до дивана. Плюхнулась, не зажигая свет. Посидела, подумала. Веселое не вспомнилось, а горевать надоело. Пошла на кухню. Достала бутылку водки, которую начала в одиночестве, поминая мать на полгода. Налила стопку, выпила короткими глотками. Поискала в холодильнике, достала соленый огурец, хрустнула, прожевала, не разобрав вкуса. Вернулась в комнату.

Проходя мимо телефона на столике трюмо, посмотрела с ожиданием. Потом с обидой. Потом равнодушно. Потом мстительно. Не звонит и не надо. Ей давно надо было с Юрием порвать. Не обманывать себя, не подчинять жизнь женатому мужчине. Ведь он так и остался чужим мужем, а она только игрушкой была для него. Сама того не понимая. Почему раньше не очнулась, не догадалась? Потому что любила. Думала, этого достаточно для счастья. Оказалось – мираж.

А ведь права Нина Альбертовна, надо найти в себе силы сделать что-нибудь решительное. Время настало. Если не сейчас, то когда? Точно! Наталье рано себя хоронить. Она еще имеет силы и желание возродиться. Как Феникс — из ничего. Вернее – из праха ошибок и разочарований.

Прежде всего — отказаться от миражей прошлого, чтобы не мешали. Отказаться от Юрия. Если позвонит – не брать трубку, сам поймет. Надо только выдержать, когда пойдут междугородные частые гудки. На нем свет клином не сошелся. Она пойдет дальше отдельным от него путем, добьется перемен в свою пользу. Назло ему…

Наталья встала, отправилась к зеркалу посмотреть самой себе в глаза. Что увидела? Неоднозначную картину. Если рассматривать с оптимизмом: все еще правильные черты лица, по-прежнему пышные волосы по плечам. В негативе: блеклая кожа, морщины птичьими отпечатками от глаз к вискам, унылые носогубные складки. Во взгляде – загнанность, усталость. Будто не жизнь жила, а нескончаемый марафон бежала. В полной боевой амуниции — нагруженная несбывшимися мечтами, печалями да безнадегой.

Непорядок. Надо потренироваться, улыбающуюся маску на лице создать, а то неудобно на людях горемыкой выглядеть. Не самая она несчастная в поселке, другим тяжелее – детей тянут, мужей, родителей…

Та-а-к. Если брови приподнять, кончики губ раздвинуть? Вот. Уже лучше — затравленность пропала. Провела пальцами по щекам. Надо бы кожу подлечить. Съездить в город в салон красоты? Омолаживающие процедуры пройти? Крем от морщин купить? А, неважно все. Перед кем прихорашиваться-то? Только деньги тратить. Их без того в обрез.

Попробуем омолодиться без затрат. Займемся медитацией. Унылое выражение будем исправлять мантрами, восхваляя себя, поддерживая психологически. Как там советовала Нина Альбертовна: я самая обаятельная и привлекательная, молодая в любом возрасте, желанная и гордая, принцесса и Золушка одновременно…

Точно. Надо перебороть апатию, перестать задумываться о прошлом и будущем. Заставить себя медитировать каждый день. Глядишь, со временем поверит сама. Поднимется настроение, отразится на лице. Глаза засияют, если перестать хмуриться. Носогубные складки станут незаметны, если улыбаться. Морщинки возле глаз – ерунда, бывают даже у молодых. Так зачем расстраиваться из-за мелочей?

Лучше помечтать. Над тем, что предложила Нина. Ведь она права, надо попробовать в Москву переехать. У Натальи там, кстати, родственники имеются, дальние, правда, но не совсем чужие. Они на похороны приезжали, сочувствовали, предлагали помочь. Да тогда ей и в голову не пришло что-то менять в жизни, не до того было. Переживала слишком.

Теперь самое время о себе подумать.

В столице она обязательно найдет работу. Если повезет – по специальности. В детский садик музруководителем. Хоть пальцы крючит последнее время, после гимнастики и массажа боль, вроде, проходит. Ничего, это не самая непреодолимая проблема. В крайнем случае куда-нибудь на неквалифицированную должность пойдет, кладовщицей там или в метро на вахту. В самом деле — что она к этому Иванькову прикипела? Здесь ей давно ничего не светит. Дыра. Ни личную жизнь устроить, ни свободное время с пользой провести…

Звонок.

Наталья вздрогнула. Прислушалась.

Междугородный.

Рванулась к телефону. Да слишком быстро – ноги заплелись, чуть не упала. Бежала в прихожую, треснулась лбом о дверной косяк, завтра синяк будет, может, глаз затечет, будет выглядеть как подбитый… Неважно. Успеть добежать!

Схватила трубку, запыхавшись.

— Алло! Алло! … Спасибо, Юрочка, что не забыл… Хорошо отметила… Как дела?… У меня хорошо… Приедешь?… Скоро?… Хорошо, Юрочка. Буду ждать.

Жи-ли у ба-бу-си

Два ве-се-лых гу-ся…



Автор Ирина Лем

Друзья, другие мои рассказы, а также романы читайте на моем сайте

"Ирина Лем приглашает"