Крепкая семья. Рассказ

                 

Людке Мичуриной было уже за сорок, но никто не думал называть ее по имени-отчеству, Людка – и все. По традиции, сложившейся в рабочих поселках средней полосы России, жители звали друг друга незамысловато — Надька, Валька, Нинка, вне зависимости от возраста — и в пять лет и в пятьдесят. Поселок Иваньково, где родилась и всю жизнь прожила Людка, не являлся исключением. Для непривычного уха звучало грубовато, но по-другому не получалось.

Правда, имелось несколько исключений — по заслугам и полу.
Среди женщин в первую очередь особо отличали учителей местной средней школы номер сорок четыре — старых, из советской еще когорты преподавательниц, тех самых «строгих, но справедливых». Они вырастили и выучили не одно поколение поселковских, жили здесь же и отличались безупречным поведением.

Их считали немножко лучше других и называли по имени-отчеству: Анисья Абрамовна, Мария Григорьевна, Нина Александровна, но на «ты». Судьба была к ним не менее жестока, чем к остальным. У одной муж как-то в подпитии попал под автобус, сын пошел по его стопам. У другой муж был директор школы, но скончался раньше времени – от военных ран. У третьей муж не скончался и не пил, но гулял безбожно, от чего она потом сошла с ума и ходила по поселку растрепанная.

Отработав по двадцать пять лет на одном месте, они в течении пары лет одна за одной дружно ушли на пенсию по выслуге. Новых, молодых, пришедших на их место «училок» не уважали, звали, как всех — по-панибратски.

Пенсионерок из «простых смертных» называли по отчеству – Кузьминична или Петровна, если они вели трудовой образ жизни и не были замечены в дружбе с зеленым змием. С теми же, кто и в солидном возрасте соблюдал извечную русскую традицию поднимать настроение выпивкой, не церемонились.
— Анька Тякунова вчерась шла, шатамшись, и упадла, — сообщалось в разговоре на лавочке. Именно «упадла», как бы соединив два смысла в одном слове. — Откуда только деньги на самогонку берет? Когда тверезая, все плачется — пенсии на еду не хватает.

Имелось еще одно исключение. В единственном числе, в лице главной бухгалтерши местного мини-завода Людмилы Ивановны Бубенцовой. Поскольку она была пришлой, из города, немногие знали ее имени-отчества, да не очень-то желали знаь. У Бубенцовой не получилось влиться в местное сообщество, завести друзей на новом месте — то ли из высокомерия от собственной должности, то ли по закрытости характера. Держалась обособленно: на лавочке возле дома не сидела, с соседями сплетни не перетирала, обсуждением мимопроходящих не занималась.

Ее не любили. Не за что-то конкретно, а вообще. Чужачка, вдобавок гордячка. Когда она выходила по вечерам гулять с собакой — грудастой, черной как черт овчаркой по кличке Буран, вслед шелестом неслось ее дворовое прозвище «главбушка». Только ее непосредственная заместительница Антонина, женщина предпенсионного возраста, называла начальницу по имени-отчеству. Скороговоркой, одним словом — «людмиливанна». Особого почтения в нем не чувствовалось, но звучало прилично.

С мужчинами тем более не церемонились, кроме как Витька, Петька, Ванька их не называли. Появление лысины, живота или внуков не считалось достойным поводом изменить обращение.

Особой почести именоваться по имени-отчеству удостаивались те счастливчики, которые умудрились дожить до пенсии. То есть прошли невредимыми сквозь жизненные тернии, как в сказке — через огонь, воду и медные трубы. В Иванькове это означало — не спиться, не погибнуть от несчастного случая на производстве, не утонуть пьяным в пруду и прочее. Таких было наперечет.

К мужчинам, находящимся в звании пенсионеров, следовало прибавить одну категорию, помоложе возрастом. Сюда входили узкие специалисты, к которым частенько обращались с личными просьбами — починить протекший кран или помочь с ремонтом машины. Их называли или по имени с предваряющим словом «дядя», или – верх уважения – только по отчеству.

Негативное исключение из правил для мужчин составляла самая малочисленная группа жителей поселка, в которую входили отъявленные пьяницы, чудом достигшие шестидесятилетия. Их, не скрывая презрения, называли по имени-фамилии, как шкодливых детишек, будто подчеркивая — именно такой-то «до пенсии дожил, а ума не нажил».
— Генка Шишков сегодня опять под забором ночевал, — сообщала местная собирательница новостей и сплетен пенсионерка Фролна — сокращенное от «Валентина Фроловна». А мужику тому шестьдесят три стукнуло.

 Да, видно, ему — пьянице, буяну и самодуру вовек от клички «Генка» не избавиться. Впрочем, по собственной вине.
Но вернемся к нашей героине. Людка не подходила ни под одно из условий вежливого обращения. Она не работала в школе, не была главным бухгалтером на предприятии и до пенсии трудиться оставалось лет пятнадцать. А так как собственная мать тоже участвовала во всеобщем заговоре и любовно говорила ей, например: «Людк, спустись, я тебе клубники набрала», то обижаться не имело смысла.
Ей вообще обижаться на судьбу грех. Мать с отцом еще живы и даже бабушка. Поддерживали единственную дочку и внучку всеми силами. Помогали ощутимо: на двух Людкиных огородах работали, в финансовой поддержке никогда не отказывали.

Личная жизнь тоже в порядке: с мужем Вовкой она жила хорошо, восемнадцать лет вместе. В поселке Иваньково Мичурины считались крепкой семьей. Вовка — ладно сбитый, рыжий, конопатый, но симпатичный, был на четыре года моложе. Не пил, не курил и, вроде, не гулял. «Вроде» — слово для осторожности. Никогда не знаешь у русских мужиков… Во всяком случае, разговоры о нем, как о «кобеле», в поселке не ходили.

Соседи говорили: Людка мужа в лотерею выиграла. И точно. Он со всех сторон положительный — хозяйственный, деловой, мастер на все руки. От отца научился. Тот тоже за любую работу брался, и все у него получалось как следует. Отец всю жизнь проработал на заводе шофером, а потом почему-то повесился. Пил, правда. Слава Богу, Вовка в этом смысле не в него пошел, почти не употреблял — рюмку на праздник, не больше. К тому же верующий, в отличие от жены. Хотя на этой почве разногласий у них никогда не возникало.

Они вообще ссорились нечасто. Когда муж не пьет, не гуляет, не бездельничает – какие претензии можно предъявить?
Людка не предъявляла. Она его по-настоящему любила, а не только ради детей вместе жила.

Но сегодня была на взводе: сидела на диване, поджав ноги, и ожесточенно давила на кнопки пульта, не вникая в программы. Почему на взводе? Потому что праздник — День Святого Валентина. Каждая жена вправе ожидать от мужа хоть маленького, но знака внимания. Чего-нибудь романтичного, пусть недорогого, но ощутимого. Вроде цветочка или коробки конфет. А Вовка не только ничего не подарил, но и сам еще не соизволил явиться. Про подарок, небось, даже не подумал. Теперь и напоминать бесполезно — десять вечера, магазины давно закрыты.

Из вредности Людка решила вообще ничего не говорить. Если не догадается, пусть пеняет на себя. Она просто обидится и уйдет спать одна. На неделю. Нет, дня на два-три. Перебарщивать с наказанием тоже нельзя. Не в том она положении. В наше время за мужиком глаз да глаз нужен. Кругом полно одиноких и разведенок, которые только и ждут момента, чтобы увести чужого мужа из семьи. Потому не следует надолго отлучать мужчину от супружеской постели. Опасно. Вмиг переманят. Они, эти одинокие, голодные…

На долгое отсутствие в День Всех Влюбленных у Вовки имелась уважительная причина. Не так давно он занялся предпринимательством. Уволился с завода, где раньше трудился шофером, и, взяв в аренду грузовик, двадцатилетней давности ГАЗ, теперь трудился на себя. Подряжался ко всем, кто попросит – на стройку материалы привезти, мебель на другую квартиру переправить, картошку на зиму заготовить, да мало ли чего. Без дела не сидел.

Заработки были бы неплохие, если бы не одна вещь. После развала Союза экономика пошла по капиталистическому пути, который сопровождался не только положительными изменениями. Появился новый вид криминала под иностранным, ранее не известным на Руси названием – рэкет.
Началось с того, что правительство решило отказаться от советской уравниловки, ввести либеральную меру: разрешить гражданам работать в частном порядке. Раньше, при социализме, таких «цеховиков» и «фарцовщиков» беспощадно сажали в тюрьму. 

Теперь их величали предпринимателями и всячески поощряли, лишь бы они делились с налоговой.
Новый закон выглядел прогрессивным и подразумевал лучшие намерения: дать возможность активной части населения зарабатывать честным трудом. Теперь люди могли сами определять уровень зарплаты, который зависел только от собственной трудоспособности. Но, как часто бывает, на хорошую меру тут же нашлась контр-мера. У преступного мира.

Неизвестно откуда — из небытия, из воздуха или из чертова подземелья материализовались рэкетиры. Они следили за предпринимательским бизнесом, прикидывали доходы и в один прекрасный день являлись за оброком. Прямо по сценарию из фильмов об американских профсоюзах. Или мафии, что, наверное, одно и то же.

Рэкетиры нагло заявляли: либо платишь нам часть доходов, либо пожалеешь, что начал. В награду за дележ они предоставляли защиту от других посягателей на чужой каравай. Называлось «крыша».

Новые термины и способы вымогательства поселковые узнавали из новостей по телевизору. Местные предприниматели не волновались, надеялись, что в поселке, затерянном среди лесов, рэкет их не найдет. Это в далекой Москве бардак, так им и надо. Они всегда жировали, а нам приходилось за той же колбасой, которую на областном мясокомбинате производили, в столицу ездить.

Московский рэкет до них и впрямь не добрался – масштаб не тот, зато добрался местный, из областной столицы, до которой было 15 километров.

Куда смотрела милиция? Милиция не вмешивалась. Или вмешивалась, но к своей выгоде, ведь в те времена зарплату бюджетники получали нерегулярно. Милиционеры «крышевали» не честных частников, а наглых рэкетиров.
Их, продажных стражей порядка, в поселке знали в лицо и, конечно, осуждали. Потихоньку: женщины – на лавочках, мужчины – в гаражах. Заявлять никто не решался. Боялись. Кому хотелось рисковать жизнью? Время-то лихое. Каждый выживал, как умел.

Как частный предприниматель, не избежал встречи с рэкетирами и Вовка, каждый месяц возил им оброк. Вот сегодня. Пришел с работы пораньше, вытащил из потайного ящика в серванте увесистый пакет с купюрами, отсчитал, завернул в газету и поехал на грузовике отдавать дань. Да что-то задержался.

Наверное, потому что погода испортилась: к вечеру повалил густой, крупный, мокрый снег, который за короткое время накрыл дороги скользким слоем. Вовка осторожный, едет шагом, чтобы ненароком в овраге не оказаться кверху колесами. Или сидит ждет рэкетиров. Они же сами себе хозяева, когда захотят, тогда придут, со временем других не считаются. О том, что с мужем могло что-то несчастное случиться, Людке думать не хотелось.

Чем позднее становился вечер, тем злее становилась она. Пол-двенадцатого решила — ждать подарка от мужа бесполезно, пора отправляться на покой. Только собралась пойти в ванную, как в двери зачиркал ключ. Она остановилась в прихожей.

— Привет, мать, — бодрым голосом проговорил Вовка, заваливаясь в квартиру и прихлопывая сначала внешнюю дверь, потом внутреннюю. Подобно двум другим соседям по площадке, Мичурины поставили на входе дополнительную дверь.
— Привет, — сухо бросила Людка и собралась демонстративно пройти мимо.
— Пожрать есть что?
— Посмотри в холодильнике.

Лед в голосе жены его насторожил. Обычно она встречала его доброжелательной улыбкой и предлагала усаживаться за стол. Подставляла еду с пылу с жару, садилась рядом. Расспрашивала о делах, рассказывала сама. А сейчас посмотрела, как чужая, и даже поесть не предложила.
Озадаченный Вовка прошел на кухню, помыл руки и отправился к холодильнику. На дверце, на уровне глаз заметил бумажку, прижатую магнитом, на которой крупными, печатными буквами стояло: 14 февраля – День Святого Валентина. «Ну и что? – безразлично подумалось Вовке. И вдруг дошло. – Черт! Обещал же подарок».

Оглянулся на жену. Она стояла в прихожей и сверлила его взглядом прокурора, собиравшегося вынести пожизненный приговор. А то и высшую меру. Вовке стало неловко. Он задумался, поискал глазами. Увидел мусорное ведро, поспешно схватил и направился обратно к входной двери.

— Пойду ведро вынесу, — пробормотал он, но как-то неубедительно.

«Врет, — молча вынесла вердикт Людка-прокурор, когда муж, едва накинув демисезонную куртку, скрылся за двойной дверью. – Он никогда ведро не выносит. К тому же оно еще неполное. Что-то не так».

Сомнения сжали сердце. Первым делом подумала: свершилось. И ее настигло несчастье. Кризис сорокалетия не миновал и ее образцового мужа. Наверняка к любовнице пошел. Ах, как жить дальше?!

Не так давно сочувствовала она подруге, Надьке Перминовой, у которой муж, едва тому сорок три исполнилось, ушел к молодой, двадцатилетней. А ведь тоже раньше в распутстве замечен не был. Зарабатывал хорошо — на железной дороге. Последнюю копейку в дом нес. Мастеровой был. И верный. Все время с женой его видели: на выборы вместе, с дачи – на дачу. Помогал по дому, Надька нарадоваться не могла.

И как гром среди ясного неба — собрал вещички и ушел. Спасибо, квартиру делить не стал. Да что там делить: с двумя детьми в двухкомнатной ютились. Точно, как они, Мичурины. Только у подруги девочка и мальчик, а у Людки два сына. Почти взрослые уже. У старшего, Славика, девочка есть. Младший, любимый, тоже Вовка и ростом с отца, в девятый класс ходит.

От нехорошего предчувствия Людке стало зябко. Надьке-то она сочувствовала, да не совсем искренне. Так только, дежурными словами отделалась. А когда самой коснулось… Жутко подумать! Не дай Бог в шкуре брошенки оказаться. Молодость, красота прошли. Кому нужна в такие-то годы? Сейчас молодые девки одни остаются, потому что мужиков не хватает, а уж их, сорокалетних, и подавно никто больше замуж не возьмет.

Нет, за своего собственного, родного, дорогого Вовку она будет бороться! В буквальном смысле. Разлучницу встретит – по морде даст. Волосы повырывает. Людка со своим добром просто так не расстанется. Она покажет, на что способна. Она не даст в обиду ни себя, ни Вовку. Окрутить не позволит. Потому что он у нее необыкновенный. Верный. Никогда поводов к ревности не давал.

Нет, не верится, что пошел налево. Не может он ни с того ни с сего круто измениться. Если только его не приворожить. Нужно ей следить в оба. Оберегать его от сглаза. А также от черной магии. С помощью которой некоторые чужих мужей не стесняются уводить. Тут она повела глазами в сторону первого подъезда их многоквартирного, пятиэтажного дома. Знала она таких одиночек-разведенок, охотниц за чужими мужиками. Что далеко ходить — эти «некоторые» здесь же, по соседству проживают. «Танька Клеменкова» называются.

Накрутив себя, Людка забыла о ванне. Любопытство разобрало. Решила она проследить. Скинула по-быстрому домашние тапки, сунула босые ноги в сапоги, накинула старое пальто поверх халата и, не покрывшись, юркнула за дверь.
Последнее дело — шпионить за мужем. Он не обрадуется, если ее застукает. Да и самой как-то неловко – взрослая баба, а как маленькая… Сомнения, угрызения длились недолго. На войне за собственного мужа любые средства хороши. Она не будет скандалить, только проверит, куда это он в двенадцатом часу намылился. Необходимо знать горькую, но правду, иначе не заснет.

Выскочив в коридор, Людка чуть не сбила с ног соседа сверху, вечно пьяного, но доброго Витьку Давыдова. В отличие от многих мужиков, его нельзя было назвать законченным алкоголиком – из тех, которые пили, не просыхая, спуская зарплату за пару дней.

Сосед всю жизнь трудился токарем на заводе, хорошо зарабатывал. Получку честно отдавал жене Вальке, потому она не возмущалась. Откуда брал деньги на выпивку? Шабашил. Пил каждый день, но каким-то, только ему известным способом, знал меру и не напивался «до чертиков». Даже ходил, не шатаясь. Только морда всегда сизая с красноватыми прожилками на щеках.

— Ты что, мать, на пожар что-ль спешишь? – испуганно отшатнувшись к стене, вопросил он и выпустил в воздух терпкое, самогонное облако. Не только изо рта. Тошнотный, сивушный запах вокруг него был настолько крепок, что, казалось, исходил из всех его пор, даже от одежды. И как Валька его каждый день выдерживает?
Хоть сосед ей не муж, Людка за компанию разозлилась и на него.

— Опять пьяный! – рявкнула.
— Эх, Люсь. Не мы такие, жизнь такая, — философским тоном изрек Витька фразу, которой оправдывал все, поступавшие к нему претензии. С усилием отвалившись от стены, он вдохнул побольше воздуха и потопал наверх.

Людка его не слушала. Сбежала вниз и, крадучись, выглянула из двери подъезда. В свете единственного на всю улицу, горевшего фонаря заметила — Вовка вывалил мусор в бак около сараев и поставил ведро в сугроб. Домой не поспешил. Отправился по скользкому, свежему снегу вдоль дома, к дальнему его концу. Странно. Там у него ни друзей, ни родственников. Что-то он задумал…

Прячась кое-как за кустами и спинками скамеек, сгорая от любопытства и ревности, Людка последовала за мужем. Если бы он хоть раз оглянулся, без труда заметил бы ее – в свете из квартирных окон. Вовка шел, не оглядываясь и не прячась, значит, совесть не мучила. Так зачем понесла его нелегкая к первому подъезду, когда жил в шестом?

Услышав, как хлопнула дверь в чужой коридор, Людка вздрогнула. Она еще надеялась найти невинное объяснение – может, у него голова заболела, решил пройтись вокруг дома, подышать здоровым, зимним воздухом перед сном. Видно, ошиблась. Побежала резвее. Прятаться перестала: муж скрылся в подъезде, жену-шпионку не обнаружит. Слеловало поспешить, чтобы заметить, в какую квартиру он войдет.

Не успела. Когда, запыхавшись и стряхивая липкий снег с лица, она забежала в подъезд, Вовка стоял на одном из верхних этажей, с кем-то разговаривая. Хлопнула дверь, и – тишина. Людка подняла голову. Порассуждала дедуктивно. До пятого этажа он дойти бы не успел, кажется, скрылся на третьем. Там проживают три семьи: в одной квартире – пожилая пенсионерка с сыном-инвалидом, в другой – семейная пара средних лет, в третьей… А-а, вот в чем дело!

Третью квартиру занимала самая опасная жиличка – печально известная амурными похождениями Танька Клеменкова. Чуть помоложе Людки, симпатичная, стройная, всегда накрашенная и с прической. Известная соблазнительница местных мужчин, облегченной морали девушка, тайно ненавидимая всеми замужними женщинами Иванькова. В особенности Людкиного дома номер тридцать пять.

Было за что. Танька — редкая авантюристка. Пришлая. Только приехала, устроилась на местный завод и сразу взяла быка за рога. Соблазнила ни много ни мало – самого директора и на долгие годы стала его официальной любовницей. Подобное бесстыдство в поселке наблюдали впервые.

Конечно, сбить с пути истинного того Матвеича, ходока первой степени, не составляло труда, он и Людке сколько раз предлагал. Но особый талант Таньки выразился в том, что она продержалась в его пассиях дольше прежних и больше всех от него благ поимела. Чего ни до нее, ни после любовницам не удавалось.

Как приезжая, она раньше ютилась с маленьким сыном в коммуналке и на отдельную квартиру не имела права — своих очередников целый список. А она и квартиру двухкомнатную от него получила, и ремонт сделала за счет завода, и обставила. Взяла бесплатно землю под дачу, построила домик — тоже не на свои. Еще и участок под коттедж огребла. Правда, сам коттедж построить он ей не успел. Сместили Матвеича.
Но все необходимое ей предоставил, даже больше. 

Совершенно официально, не скрываясь. В том числе от жены. А чего скрываться-то? Что бы она ему сделала? Не развелась бы и скандал не устроила. Привыкла жена терпеть, как и все. Хоть шустрая тетка, не последний человек в поселке, завстоловой работала. Ее жители без особого уважения по фамилии звали – Тулякова, потому что знали: ворует безбожно.
Столовские повара всегда процветали, в советские времена, в перестройку и потом. Должность завстоловой была особо «блатная», хлебное место. Тулякова на нем долго продержалась, до самой пенсии. Хитрая была, ни разу не попалась. А вот супруга в ежовых рукавицах удержать не смогла. Не справилась она с Танькой.

Людка похолодела от сделанного открытия: вот куда муж, кобелина, отправился! Как-то сразу обмякла. Понурилась. Сердце застучало часто, заунывно. В голове – туман. Мысли в одном направлении потекли. Вот, значит, как. Значит, и ее настигло горе. Значит, нет настоящих, верных мужиков, и все они рано или поздно отправляются налево отведать сладенького. И Людку не миновала судьба обманутой жены, а она-то верила Вовке, надеялась — пронесет. А-ах, горе, горе…

Выйдя из первого подъезда, к которому внезапно прониклась жгучей ненавистью, она поплелась домой. Не заметила, как вошла в квартиру, стянула сапоги, повесила пальто, даже не отряхнув от снега. Вошла в комнату, села на диван. Тупо посмотрела в телевизор. Шло «Поле чудес». Ведущий, нахлобучив на голову стародревний, женский чепчик, строил из себя дурака. Студия заливалась от хохота.

Людка не знала, сколько прошло времени. Она сидела в том же положении и глядела в черный ящик, не понимая, о чем там говорят, почему смеются. Когда хлопнула входная дверь, она вздрогнула. Вовка вернулся. Как его встречать? Будто ничего не произошло или начать ругаться?
Еще не решив для себя, повернула голову.
И обомлела.

Муж держал в руках букет ярко-желтых, свежих, явно только что срезанных тюльпанов и, довольно улыбаясь, протягивал ей. Откуда? Невозможно! Поздно… Вдруг догадка пронзила мозг. Вот дура-то! Как же она могла забыть? Всем известно, чем занимаются супруги Замараевы, живущие в первом подъезде, на третьем этаже.

Скромная семейная пара, он инженер на заводе, она воспитательница в детском саду, для пополнения скудного семейного бюджета разводили цветы. Дома, в квартире. Выделили для них отдельную комнату, ухаживали тщательно. Специально подгадывали так, чтобы тюльпаны поспевали как раз к Дню Святого Валентина, и там – и к Восьмому Марта.
Словно феникс, возродившийся из пепла, Людка встрепенулась, вскочила с дивана, бросилась обнимать мужа. 

От энтузиазма она чуть не поломала цветы, а он не понял, в чем дело, отвел руку с букетом подальше. Она повисла у него на шее, он обнял ее одной рукой и прошептал на ушко:
— Я же люблю тебя, заразу…
В ту ночь они так страстно занимались любовью, как давно, по молодости, когда только поженились. У Людки отлегло от сердца.

Ненадолго. В тот же год летом Вовка ушел к другой, моложе его на двадцать лет. Сыновья его возненавидели. Каждый раз, когда он приходил их навестить, ребята вылетали из дома и отправлялись ходить по улицам. Людка не ругалась и была не против его приходов. Втайне надеялась, что он перебесится и вернется.

Соседи, все поголовно, жутко его осуждали и жалели Людку. Ясно ведь — еще одна разведенка без шанса снова устроить судьбу. Да вскоре успокоились. Что поделать, не она первая, не она последняя. В поселке полно таких — умных, хозяйственных да несчастных. Замужним ненамного лучше. Редко у кого мужик не пьет да не гуляет. Чаще и то и другое. Такова уж судьба российской женщины. Терпеть…

А Людке повезло! В один прекрасный день, буквально из ниоткуда появился ее одноклассник Серега Чумичкин. У него жена спилась до смерти. Остался один. Прослышал про Людкино несчастье, поспрашивал подробностей у знакомых. Пришел сначала, когда ее не было дома, просить руки у ее сыновей. Обещал о матери заботиться. Ребята согласились принять мужчину в семью.
Потом он сделал предложение Людке.
Живут до сих пор.

Автор Ирина Лем

Друзья, другие мои рассказы, а также романы читайте на  сайте "Ирина Лем приглашает"