Листая страницы жизни... (Рассказы про Веронику)

                  

Из жизни Герарда получился бы роман в традициях Вальтера Скотта: заморские путешествия, знойные красотки, коварство, любовь…

Из жизни Вероники получился бы роман в традициях Ивана Тургенева: событий немного, эмоций хоть отбавляй. В двух частях — «Россия» и «Голландия». Две страны, как две судьбы одного человека.

Первая часть в жанре драмы, которая едва не закончилась трагически. Несколько светлых страниц и множество скучных, одинаковых, тяжких, без которых вполне можно было бы обойтись. Но как говорится «из песни слов не выкинешь», из прожитой жизни не выкинешь ни дня.

Книга начинается с предисловия. Предисловие человека – семья. У Вероники она была благополучная снаружи и неуютная внутри.

Отец родился за десять лет до войны в деревне Фетисово, затерянной в дремучих калужских лесах. Деревня связи с внешним миром имела слабые, а в весеннее половодье и осеннее ненастье из-за непроходимости дороги становилась вообще недоступной. Существовала на само-обеспечении, в том числе рабочей силой. Где родился, там и сгодился – хочешь того или нет. Крестьяне не имели паспортов и не имели права покидать место рождения. Практически рабы. Трудились без выходных и праздников – не за деньги, а за трудодни и кой-какие продукты от колхоза по числу иждивенцев. Вырваться в большой мир, то есть в город, означало совершить почти такой же подвиг, какой совершил летчик Чкалов, перелетевший из России в Америку через Северный полюс.

У Вероникиного отца отец был председатель колхоза. Он выправил сыну документы и отправил учиться в Калугу, как необходимого в колхозе специалиста. Отец окончил сначала медицинское училище, потом педагогический институт. В деревню не вернулся. Познав свободы не захочешь возвращаться в рабство. Это все равно что Чкалову пересесть с парящего в небесах боевого самолета на кукурузник, орошающий поля.

Отец гордился тем, что был первым жителем Фетисова, получившим высшее образование. В Вероникиных воспоминаниях он остался, как закрытый, отстраненный человек, «себе на уме», по-тургеневски «бирюк». Внутреннее зло в нем сидело. Редко но метко мог иногда ранить, как ножом полоснуть. Три достоинства «не пил, не курил, матом не ругался» не помогли ему найти друзей в рабочем поселке Иваньково. Единственный приятель, инженер завода по фамилии Бовкун приходил раз в неделю играть в шахматы, другой раз отец ходил к нему. По ходу шахматной партии обсуждали политические новости строго в рамках «курса партии».

Когда Бовкун скоропостижно умер, отец замену ему не нашел. Да особо и не искал. Вечера проводил дома перед телевизором – хмурый, неулыбчивый, неразговорчивый. Трудно представить, что когда-то он был романтичным молодым человеком, который ездил в Москву на первый международный Фестиваль молодежи и студентов и познакомился там с девушкой из Чехословакии по имени Маргит. Ее фотография лежала в семейном альбоме. Красивая, темноволосая, с прической по моде пятидесятых – крутой локон надо лбом завернут назад, мягкие кудри обрамляют лицо, глаза глядят открыто и немножко вызывающе. Советские женщины так не смотрят. Вероника в первый раз увидела, подумала – зарубежная артистка.

Отец больше никогда не встречал Маргит, зато в жены выбрал девушку, на нее похожую. Будучи на девять лет старше жены, он поначалу пытался командовать, навязывать ей свой образ бытия. Но мать, по характеру полная его противоположность, быстро поняла: если его слушать, превратится в «бирючку», что не входило в ее планы. Она любила быть на виду, красиво одеваться, болтать с каждым встречным, излучать добродушие. Любила, чтобы ее любили чужие и слушались свои.

Сама же на любовь была скупа. Семью держала в ежовых рукавицах, в том числе мужа. Каждое воскресенье Вероника с братом просыпались от ругани на кухне – это мать воспитывала отца. Дети его не жалели. Отец жил среди своих как чужой. Инопланетянин. Ни разу в жизни не спросил у Вероники «как дела?», тем более не выказывал знаков любви. Видно, не испытывал. С детьми существовал параллельно – не пересекался, не разговаривал. Зарплату жене отдавал и считал долг перед семьей выполненным.

В отпуск ездили поначалу вместе, потом он один, в разные места Союза и заводил там романы. Вероника как-то обнаружила на даче фотографии отца в обнимку с чужими тетками. Подличал втихаря. А с Вероникой подличал в открытую. Потом, уже после смерти матери. Казалось бы – горе должно было их объединить. Но… не случилось.

Самые большие подлости ей сделал родной отец.

Не хочется вспоминать.

И мать не хочется вспоминать. Досталось Веронике от нее… Есть выражение «Про мертвых или хорошо, или ничего». Выражение кто-то укоротил и исказил смысл. В полном виде оно звучит «Про мертвых или хорошо, или ничего, кроме правды». Правда в следующем.

Мать, рожденная в конце мая, на сто процентов соответствовала своему знаку Близнецы. Две противоположные натуры в ней уживались. Одна — злая, вечно недовольная, строгая, придирчивая. Мать много ругала Веронику, ни за что. Просто ради разрядки. Ради подзарядки. Что картошку ей не догадалась сварить или тарелки вовремя не помыла. Ругала истерично, будто Вероника совершила страшное преступление и достойна расстрела или сжигания на костре. Мать расстреливала ее словами, испепеляла глазами.

Но бывали у нее моменты, когда желание поговорить «по душам» возникало. Видно, ее мятущаяся натура просила покоя и тишины. Душевного разговора. Самое сокровенное абы кому не доверишь, а дочери можно. Она молчаливая, как рыба, все выслушает и дальше не передаст.

Бывало, сидит мать на кухне — наелась, напилась, размякла, успокоилась. Глаза обычно колючие, смотрят мягко, почти ласково. Была бы она всегда такая…

Рассказывает. Складно, будто повесть пишет.

Про детство – без отца, без матери, с бабушкой и дедушкой, в бревенчатом доме с туалетом в курятнике. Про школу и Сашку Терехова, как он выражал свою любовь, обращал на себя ее внимание. Дергал за косы, обливал чернилами. А однажды распял ее у стены, как Христа, стукнул левую руку и разбил часики, дешевые, но дорогие, потому что ни у кого в классе часов еще не было.

Они собирались пожениться, но помешал учитель химии, будущий отец Вероники. Он подождал, пока мать вырастет, и предложил выйти замуж. Он был с положением и уважением, а Сашка – кто? Оболтус без перспективы. Бабушка сказала: выходи за учителя, он образованный, в земле не копается, хорошую зарплату получает. Мать и вышла. А Сашка потом окончил мореходку, стал капитаном, ходил за моря. Получал бешеные деньги.

Один раз, когда Вероника уже родилась, он приезжал, предлагал матери с ним уехать. Мать представила: бросить работу, оторвать дочь от отца, уехать куда-то далеко… Страшно. Слишком крутой поворот, а что за ним – неизвестно. Она была шустрой на своей территории, со своими людьми, а в чужих краях… Здесь она всех приструнила и поставила по стойке «смирно», а там могут ее поставить. Капитан собой командовать не даст. Придется ей подчиняться. А подчиняться не так сладко, как подчинять.

Отказалась.

Сашка потом заместителем начальника порта работал – то ли одесского, то ли херсонского, жил у моря. А мать так в иваньковском болоте и пробултыхалась.

Иногда на нее «стих» находил, она рассказывала истории, которые случались в практике учителя начальных классов. Рассказывала увлекательно, в лицах, передразнивая учителей, уборщиц, учеников и директора школы Николая Николаевича, которого за глаза все звали «шеф». У нее был талант комедианта. Смеялись вдвоем во все горло, гоготали. За те моменты Вероника ее прощала и терпела. И любила. А мать ее не любила. Даже в раннем детстве.

Несмотря на это, детство Вероники до девяти лет – когда родился брат, протекало безмятежно и полнилось открытиями, которые совершает каждый маленький человек перед тем, как стать взрослым, забывшим удивляться.

Детство пишется не словами, но картинками.

Веронике года три-четыре. Она не ела сыр. Как-то мать порезала продолговатыми кусочками и сказала «Это машинки. Заезжают в рот. Вот так!». Вероника верила, открывала рот и съедала «машинку».

В детском саду она часто болела и перестала ходить. Мать брала ее с собой в школу, сажала за парту рядом с кем-нибудь из учеников и начинала урок. Вероника не сводила с матери глаз. Какая она умная, красиво одетая, как хорошо рассказывает, а дети слушают и делают то, что она говорит. Тихое счастье накрывало: это ее мама. И гордость за себя – сидит в школе, среди старших учеников, как большая, хоть и маленькая.

Один мальчик показал ей книжку сказок, совершенно замечательную – с картинками, которые объемно встают, когда переворачиваешь страницу. Листая, Вероника забыла про все на свете. Первое потрясение детства — держать в руках волшебство.

Поездка в Ялту, кукла Поля на ночном столике в гостинице «Звездочка», нарядная толпа на бульваре. Девочки в розовых, белых, голубых капроновых платьицах с пышными юбками. Мальчики на самоходных машинках, крутят педали, выворачивают руль. Веронике хотелось и в платьице пройтись, и в машине покататься. Но не довелось. Не беда. Зато она с папой и мамой. Ее берут «на ручки» по первому требованию.

Отца в своем детстве Вероника не запомнила, он присутствовал на заднем плане. На переднем мать.

Маникюр на ее руках – нежно-розовый, блестящий, пахнущий крепко и не знакомо. Красота. Если бы мать каждый день делала маникюр, Вероника каждый день нюхала бы ее руки.

В прихожей стояли черные туфли-лодочки: нос уголком, каблуки похожи на рюмки: верхняя чашечка плавно перетекает в ножку – тонкую, как гвоздик. Фантастически прекрасные туфли. Приковывали взгляд, будто обладали магнетической силой. Вероника надевала их, когда никого не было дома. Ходила, волоча по полу, стуча гвоздиками. Мечтала, чтобы ноги побыстрее выросли, и туфли стали впору.

Тогда станут впору и наряды. У матери их полный шкаф. В советские времена красивую одежду в магазинах не продавали. Мать любила хорошо одеваться и шила у знакомой портнихи. Одно платье Веронике запомнилось: розовое, с красным бантом на груди, концы его тянутся до подола. Платье расклешенное, укороченное, открывающее ноги. Ноги у матери потрясающие. Отец однажды сделал фото: юбка чуть ниже колен, под ней крепкие, скульптурно вылепленные икры и ступни в туфлях-лодочках. Шедевр.

Как-то Вероника копалась в старых вещах и откопала черную шляпку с вуалью. Мать носила ее чуть на лоб и набок — Вероника видела на фотографии. Милое, улыбчивое лицо. Мать в молодости была красавица. И Вероника будет красавица. Будет носить шляпку с вуалью, платье с бантом и туфли-лодочки.

В пять лет Вероника хотела походить на мать.

Она хотела мать – не издалека, а ближе, ощутимее. Один раз попросила рассказать на ночь сказку. Мать легла на кровать спиной к Веронике, проговорила нечто по-быстрому и ушла. Не поцеловала, не обняла, не погладила…

Не любила.

Вероника не рассуждала «любит-не любит». Думала, что так и надо. Детство живет ощущениями. Если есть кто-то, кто о тебе заботится – уже хорошо.

Беззаботное детство кончается, когда поступаешь в школу. Наступает отрочество. Так его в старые времена называли. А в советские — «школьные годы».

В школу Вероника пошла с удовольствием в том числе и потому, что там работала мать. Они теперь были ближе, занимались как бы одним делом, в одном доме. И ничего, что дом похож на тюрьму – с болотно-зелеными стенами коридоров, грязно-коричневыми партами в чернильных пятнах, туалетом с дыркой в полу…

Первые четыре года Вероника училась на одни «пятерки». Она умненькая и любопытная, а в начальной школе каждый день что-то новое изучают. Знания впитывала легко, без нажима, как губка. Старательно вписывала карандашом буквы в разлинованные, наклонные квадратики прописи. У нее будет такой же красивый почерк, как у мамы – когда та писала планы или проверяла тетрадки, Вероника сидела рядом, смотрела, впитывала.

В пятый класс переходила с желанием научиться чему-то еще более интересному. Например, иностранному языку.

В советские времена в школе изучали один лишь немецкий. Идея та, что если опять придется воевать, то надо знать язык врага. Под «врагом» подразумевалась Германия, хотя вслух не говорилось. Немецкий преподавала Светлана Эдуардовна Керн – сухая, как вобла, от того злая, может и хороший человек, но никчемный преподаватель.

Плохой преподаватель – это преступник. Он убивает желание изучать предмет, который преподает. Вероника мало чего запомнила из немецкого, зато запомнила, как Светлана Эдуардовна дралась с нерадивым учеником Генкой Морозовым, причем вся группа была на стороне Генки. Желание к языку отбилось начисто. В конце обучения Вероника, лучшая ученица, кроме как «данке шён» по-вражески не сказала бы ни слова.

С пятого класса начались самые нудные страницы жизни. На уроках тоска зеленая, спать хотелось. Годами изучали предметы, которые никогда не пригодились потом. Интересных событий ноль. О первых влюбленностях, школьных романах не шло и речи. Мальчишек в классе в два раза меньше, чем девочек, и те какие-то тюфяки. Одного звали Сашка Суворов. Но как же он не подходил к своему героическому имени: маленький, плюгавенький, сидел сгорбившись, как старичок, матерные слова на парте вырезал да «сопли жевал»…

Первого сентября после торжественной линейки отправлялись решать примеры. Которыми загружала учеников серая, скучная, старая дева Татьяна Дмитриевна.

Обиженный судьбой преподаватель не в состоянии увлеченно преподавать. Математику не любили и про учительницу говорили, когда она шла на урок: «Танька мчится, Танька скачет…».

Азы математики Вероника освоила только из необходимости учиться на «четыре и пять». Она имела гуманитарные наклонности, а именно — к литературе, музыке, живописи. Искусство развивает душу, а что развивает алгебра? Зачем простому человеку знать – как извлекать квадратные корни? Тем более что они давно извлечены и записаны в таблицу. Никто же не ходит по улицам с книжкой таблиц. А вот с книжкой стихов ходят.

Пожалуй, один предмет она ждала с нетерпением – астрономию. Но и тут разочаровалась. Астрономия была бы интересна, если бы ее преподавал человек с фантазией, немножко «не от мира сего», похожий на сказочного звездочета. А не старая дева Фаина Аркадьевна – какая-то нескладная, не по-русски смуглая, с усами над верхней губой, не состоявшаяся ни в личной жизни, ни в профессии. Через несколько лет ее разжаловали из учителей в воспитатели продленки. Она умерла в пятьдесят один год – одинокая, несчастная.

Впрочем, почти все учителя были несчастные — и те, кто замужем, и те, кто нет. Их семейные обстоятельства ученики знали досконально, потому что поселок – та же деревня или коммуналка, где семьи живут отдельно, но все равно вместе.

Первая Вероникина учительница Анисья Абрамовна. Ростом чуть выше своих первоклассников, полненькая, беззлобная. Ругалась в одном случае — если кто-то забыл дома тетрадь, обзывала «кукушки беспамятные». Муж ее Петька тоже был добрый, только пьяница. Таковым и попал под автобус со смертельным исходом. Сын Вовка не работал, пил, сидел на шее у матери. Дочь Женька вышла за Серегу Колесникова — алкаша, зато на лицо приятного.

Химичка Мария Александровна имела длинную русую косу, укладывала ее на затылке вкруг. Добрая до такой степени, что надо было очень постараться, чтобы получить у нее двойку. Пять лет она называла Ольгу Михалчеву Наташей, по имени старшей сестры, которая училась на два года раньше. Называла по рассеянности — ее бил муж, даже во время беременности. Она приходила на работу с синяком под глазом и жутко стеснялась. Позже сошла с ума и шаталась по поселку с растрепанной косой.

У географички Галины Кирилловны был хороший муж, но неудачные сыновья, оба спились и так и не женились несмотря, что в поселке невест как собак нерезаных.

Математичка Татьяна Дмитриевна долго не выходила замуж, потом сошлась со вдовцом Лебедевым, но совместной жизни не получилось. Он застрелился, а она повесилась.

От физрука, непьющего и некурящего Владимира Петровича ушла жена с двумя детьми — редчайший случай, и пошли разговоры, что у него не все в порядке по мужской части. Петровича подобрала заведующая почтой Любка, родила ребенка и восстановила его мужское достоинство.

Учитель пения Иван Петрович по прозвищу «баян», весельчак и здоровяк, после шестого урока бегал по коридорам, собирал людей на хор. Никому не хотелось петь на пустой желудок, и хор редко собирался полностью. Позже Иван Петрович умер от укуса пчелы, и все удивлялись – как одной маленькой пчелке удалось уложить в гроб здоровенного мужика.

«Школьные годы чудесные!» — пелось в популярной песне.

Может, где-то они и были чудесные, но не в Иваньково. Каждое утро тянулись ученики из дома в школу и мечтали, чтобы она сгорела. Мечтали все без исключения: и отличники, и хорошисты, и двоечники, и очень возможно сами учителя.

В те годы не произошло ничего, достойного вспомнить. Перелистать и забыть. Вероникин класс десять лет просидел вместе, но дружным не стал. Окончили и разлетелись. Если встречались случайно в магазине или в автобусе, здоровались и все.

Через двадцать пять лет встретились три одноклассницы: Вероника, Олька Михалчева и Танька Кронштадская. Вероника приехала из Гааги проведать сына. Танька приехала из Киева проведать мать. Олька никуда не уезжала.

Посидели, выпили. Рассказали о своем житье-бытье. Олька замуж так и не вышла, детей не имела, зато имела внучку – дочку племянника, сына сестры Наташи. Сын разбился на мотоцикле, жена его занялась устройством личной жизни. Девочку воспитывали две бабушки – родная и двоюродная. Она была единственным светом в их окошке.

Танька вышла замуж в Киев и там прижилась. Сменила свою боевую фамилию на типично украинскую Неручко, родила двух девочек, научилась готовить суп с галушками, говорить на «мове». Работала в детском саду. Дома ухаживала за лежачей свекровью. Ухаживала на совесть – свекровь дожила до 92 лет. А Танька сетовала, что вот за чужой матерью смотрит, а своя как сирота.

Вероника рассказывала немного и неохотно. Она пребывала в неуверенном состоянии. Хоть и переехала за границу, но наполовину — сына еще не перевезла, паспорт тамошний не получила. С мужем отношения не ладились из-за его привязанности к прошлой семье. Вероника ничего против его детей и прежних жен не имела, честно собиралась подружиться. А Симон со своей бывшей женой-марокканкой наглели. Думали про Веронику: язык не понимает, значит, неполноценная, паспорта голландского нет, нет и прав. Пусть смотрит и молчит в тряпочку, а то пинка получит и полетит обратно в иваньковское болото без права возврата в голландский рай…

В общем у каждого своя печаль. Надо выпить. Выпили под любимый тост «Пусть сдохнут те, кто нас не любит!», вспомнили ржачные моменты из молодости. Как Олька шла по дороге, зацепилась за травинку и упала с каким-то кинематографически комедийным эффектом: сначала мелко перебирала ногами, потом поехала носом вперед, взмахивая руками, как подбитый лебедь крылами, и наконец легла на живот, ухом к земле, будто слушала, не бегут ли за ней охотники. Как Танька обнималась в подъезде с Сережкой Новиковым, у нее громко лопнула пуговица на лифчике, получилось будто она пукнула. Как Вероника прыгала через бревно, зацепилась мягким местом и встала на голову с той стороны бревна, похожая на перевернутую статую…

Про школу ни слова. Черная дыра.

Вообще школа должна быть совсем другой. Более практически направленной. Да, человеку требуется умение решать задачи – но не отвлеченной тригонометрии, а каждодневного бытия. Требуется умение правильно, здорово, красиво существовать. Искусству жизни надо учить. Оно многообразно: искусство общения, разговора, дружбы, любви. Искусство обращения с деньгами, со стариками, с чужаками, с коллегами. Искусство проведения свободного времени, рождения и воспитания детей, доброго отношения к животным…

Высшая математика простому смертному зачем? Пусть ею высшие математики занимаются. Научили бы Сашку Суворова красоту понимать, направили бы в правильное русло его желание вырезать, глядишь не позволил бы он себе сидеть «сопли жевать», а стал бы плотником, создавал бы красивые дома, вырезал мебель собственноручно…

Красоте, радости, увлеченности было не место в стенах советского учебного заведения. Там примеры, диктанты, контрольные работы, оценки успеваемости.

В школу учащиеся шли, как на каторгу заключенные – еле передвигая ноги и с понурой головой.

Как на каторге тянулись юные годы Вероники: каждый день одно и то же и никакого просвета. Казалось, не будет им конца. В школе тоска, дома террор. После рождения сына мать «с катушек съехала». Нелюбовь превратила в ненависть. Но опять же типично для Близнецов – в двойственной манере: она хотела для дочери хорошего, но делала всё, чтобы у той ничего хорошего не получилось.

Когда ненавидишь человека, в нем раздражает буквально все. Матери не нравилось в Веронике все, и она не стеснялась высказывать. Некрасиво жует. Некрасиво ходит. Ноги – сардельки. Лицо, как у лошади. Нос в точности, как у отца, что означало – уродство. И так далее. Все не так, все плохо. Каково юному существу, девочке слышать про себя гадости, причем от самого близкого человека, которому веришь безоговорочно?

Вероника верила и страдала. От материнской ругани и злобы до искр из глаз. От напрасных обвинений, обзывательств. Недотепа, нахлебница, лентяйка-лоботряска, рохля… И Вероника верила, что рохля и размазня, ни на что не способная, что хуже ее нет человека в поселке. И даже сосед-алкаш Витька Авилов, от которого за километр несло сивухой, больше заслуживает человеческого отношения, чем она. По ночам плакала, искала смысл своего существования, спрашивала «за что?».

Неужели террор никогда не кончится?

Уехать бы…

Вероника билась, как птенчик в клетке – внутри невмоготу, а вылететь страшно. На воле она не выживет. Не приспособлена к самостоятельности. Умеет только подчиняться и клевать из чужих рук.

Без матери она пропадет. Семидесятые годы — времена «застоя» и тотального дефицита. Нужно быть «пробивной», иметь «блат», чтобы жить прилично. А Вероника налаживать «нужные» контакты не умела, она и в обычных контактах не сильна. Одну подружку завела и на том спасибо. В школе постоять за себя ни-ни, хорошо, что мать учительницей работала, иначе гнобили бы ее все кому не лень. «Пробивать», «доставать» — за пределами ее заячьего характера. В магазин сходить проблема, попросить что-нибудь взвесить – на грани возможностей. Продавщица глянет требовательно, Вероника покраснеет, как свёкла, пролепечет что-то и сама не разберет…

Перед взрослыми робела до немоты. Если у нее что-то спрашивали – впадала в ступор и ощущала, как горячая волна поднималась к волосам, заливала лицо. Осознавала, что глупо выглядит, и краснела сильнее, прямо-таки полыхала. Страх одолевал, вроде, беспричинный, но глубоко сидящий: она в чем-то виновата, сейчас на нее наорут, а то и прибьют. Взрослые имеют право, они умнее, сильнее, а она – рохля, никчемная, двоечница по жизни, хоть и отличница…

Те страницы в ее судьбе писал кто-то злобный – пером, обмакнутым в ядовито-фиолетовые чернила. Перо царапало, чернила впивались, раны саднили, слезы текли.

В то же время кто-то добрый – легко, без нажима писал по-шпионски незаметными чернилами между строк.

Между строк ее реального бытия происходила другая жизнь – скрытая от всех, самая настоящая, хотя и придуманная.

В общем сплошная «война и мир».

От войны с матерью она убегала в мир книг.

Один из плюсов советского времени то, что бульварщину не печатали, а печатали качественную литературу. Минус то, что книги, как и колбаса, были в дефиците.

Без колбасы можно прожить, без книг нет.

В семье Вероники хватало и того и другого – благодаря матери. Она не была «пройдохой», которая «без мыла влезет», зато во всех магазинах работали родители ее учеников. В продовольственном ее обслуживал без очереди грузчик Прохоров — увидит, подзовет, принесет сверток, возьмет деньги. А в свертке окажется глыба замороженного минтая, или кусок печени, или полбатона вареной колбасы. Алла Петровна из промтоварного помогала «доставать» мебель, кое-какое золотишко. В книжном Нина Валентиновна продавала ей книжки «из-под полы».

Мать покупала и клала на видном месте. Сама она ничего не читала, кроме журнала «Учительский», там, видно и почерпнула «мудрости» по воспитанию дочери. Любовью не баловать, поцелуев не дарить, в объятиях не держать. «Буржуазным» нежностям не место в «обществе нового типа». Хотя через девять лет место нашлось – мать обрушила их на сына. А с дочерью обращалась как с падчерицей.

В сказках падчерицам сначала тяжело, потом хорошо. С Вероникой именно так и произошло. Все-таки не врут сказки…

Правда, ее «потом» прилично запоздало. На два десятка лет. Но видно так было задумано кем-то Свыше. В природе всему свое время и всё по порядку. Весна после зимы, удача после несчастья — иначе не заметишь, не оценишь. После развала страны и кошмара, за ним наступившего, Вероника оказалась в голландской сказке, хотя поначалу и там горюшка хлебнула… Все же спасибо матери за нелюбовь — она била Веронику словами и, сама того не ведая, вбила железный стержень, научила не ломаться.

А книги научили мечтать.

Вероника никогда не мечтала о материальном – вещах или еде, потому что не жила в нищете и не видела у других. С материальной стороны поселок был благополучный. Слово «безработица» слышали только по телевизору в новостях про заграницу. Пили многие, но втихаря, и под забором старались не валяться. Разводились редко, дети росли в полных семьях. Преступность ограничивалась мелким воровством да мордобоем по пьяной лавочке. Нищие, бездомные, лазающие по помойкам, попрошайки появились много позже.

Не мечтала Вероника и о замужестве. Семья – это груженая телега, которую в одиночку тянет женщина, особенно если муж пьющий. И даже если не пьющий, как у матери, все равно тяжко. Плохая семья не нужна, а хорошую создать не получится. Она рохля и неумеха – крепко засело в голове. Когда подружки массово выходили замуж, стараясь успеть до двадцати (потому что после двадцати – старая дева, и жизнь прошла, хотя только началась), Вероника брала книгу и отрешалась от мира «сего».

Создавала свой. Там ее никто не ругал, не упрекал, не доводил до слез. Там ее принимали, какая есть, и не рассматривали под микроскопом, выискивая недостатки. Там ей доверяли и звери, и люди — принимали в семью, предлагали дружбу, делились самым сокровенным. Знаменитые писатели рассказывали ей свои истории, она впитывала и воображала себя героиней тех историй. В нее влюблялись рыцари, герои и даже короли, она чувствовала себя им равной. Душа ее распускалась, как цветок, источала фантазии, как ароматы. Мечты питали ее свежими соками. Ветер приключений овевал.

Хорошая книга плохому не научит. Кто прочитал «Белый Клык» Лондона никогда не ударит животное. Кто прочитал «Телеграмму» Паустовского никогда не забудет родных людей. Кто прочитал «Алые паруса» Грина никогда не выругается матом…

Книга – это сила. Она делает из человека — человека. Лепит изнутри. Заставляет быть умным. Ответственным за себя и близких. Способным на поступок, на оценку ситуации, на поиск выхода, на протест. Недаром тираны всех времен первым делом уничтожали книги.

Хорошо, что те времена прошли, иначе нечем было бы Веронике удовлетворять любопытство ума в скуке повседневности. И хорошо, что первые впечатления жизни она черпала из чистых источников, из умной литературы. Заодно впитывала грамматику русского языка. Никогда не учила правила и писала сочинения без единой ошибки. Языку учатся не по правилам, а по писателям. Воображение развивают картинами, нарисованными словами.

Отведав настоящего, легко раскусить подделку. Как-то попался сборник репродукций с картин русских художников. Вероника читала историю создания, подолгу рассматривала, раздумывала. «Сестры Гагарины» Боровиковского – черноволосые, черноглазые красавицы. На них походили Вероникины подружки Галька и Маринка Лабович. Их так и называли «сестры Гагарины». Портрет написан двести лет назад, а каноны красоты не изменились. Красоты настоящей, а не накрашенной или прооперированной.

И каноны настоящей души не изменились.

«Явление Христа народу» — фраза, ставшая крылатой в ироническом смысле, и мало кто знает, что это название картины художника Иванова. Вероника рассматривала ее часами. Главный герой — Сын Божий стоит не в центре, а на заднем плане. Вот скромность и тонкость души. Не в том ли Истина…

Истинные ценности постепенно просачивались в Веронику. Она росла в компании главных героев, а главные не бывают подлецами. Зависть, коварство, жадность, жестокость, присущие второстепенным персонажам и обычным людям, не проникли в нее.

А проникла тихая деликатность, хотя есть подозрение, что Вероника с ней родилась. «Тургеневская» девушка. Породистая изнутри и снаружи. Порода у человека видна так же, как у собаки – дворнягу с овчаркой не спутаешь. Как-то одна женщина на работе сказала: я тебя первый раз увидела и подумала «дочь генерала». То есть из благородного сословия, из дореволюционных дворян.

Каким шальным ветром, перепутавшим прошлое и настоящее, занесло ее в поселок, где два сословия – рабочие (на заводе) и обслуживающие (в торговле), между ними прослойка – инженеры и учителя, которые тоже не похвастались бы дворянским происхождением? Большинство мужского населения, а также кое-кто из женщин – пьющие.

От осинки не родятся апельсинки. От пьяницы не родится «тургеневская» девушка с наивностью во взгляде. Там в основном хабалистые рождаются, у которых в глазах по пятаку.

Вероника не дочь генерала, но и не хабалка. Ручонками не теребит, глазками не рыщет — где бы чужое ухватить. Она скорее свое отдаст. Физически не способна обмануть, сделать подлость, поступить низко, выругаться грязно. Мат не присутствует в лексиконе того, кто учился языку у Толстого, Чехова, Паустовского, Куприна.

Если бы имела актерский талант, с легкостью сыграла бы придворную даму, а то и королеву. Удалось же актеру Тихонову, по профессии токарю, органично сыграть графа Болконского. А у Вероники профессии нет, образование десять классов да заочный техникум – уже не помнит, по какому профилю. Зато куча прочитанных и продуманных книг.

Рэй Бредбери говорил: «образование я получил в библиотеке».

Высшее человеческое образование. То же самое у Вероники.

Честности, деликатности, доброте в университетах не учат. Это врожденный талант. Это рамки, которые ставишь сам себе и за которые — ни ногой. Это правила, которым следуешь, хотя никто тебя не заставляет и не контролирует.

Порядочность въелась в Веронику, как золотая пыль в пальцы ювелира. Как-то летела из Амстердама в Москву, разговорилась с соседкой. Угадала в ней коренную москвичку. А та в свою очередь угадала глубоко порядочного человека – того, кто честен с другими, пусть и незнакомыми. Честные люди видны вооруженному опытом глазу так же, как обаятельные мошенники или улыбчивые сволочи.

Мимоходом, в разговоре Вероника сказала, что не имеет рублей, а поменять евро в Шереметьево не сможет – слишком поздно, обменники закрыты. Заплатить за такси будет проблема… Собеседница тут же предложила денег, приличную сумму, и даже не спросила, сможет ли Вероника отдать. Зачем спрашивать? И так ясно. Отдавать долг принято среди коренных интеллигентов, дореволюционных еще.

К которым относятся коренные москвичи. Они – себе на уме, кому попало не открываются, помощь не предлагают. Сохранили старорежимную сдержанность в стране рабочих и крестьян, которые в угаре революции сжигали бесценные произведения искусства и испражнялись в ящики антикварных столов. Шутка пролетариата – откроешь ящик, а там – сюрприз!

Нищая духом шутка.

Вероника не была нищей, даже когда считала каждую копейку.

Она никогда в жизни не брала чужие деньги – это груз, который взваливаешь на плечи, и пока не рассчитаешься, он будет давить. Сама давала в долг несколько раз, потом зареклась. Это тоже груз. Люди не возвращают, становится стыдно за них и жалко себя. Приходится напоминать, унижаться, чтобы вернуть свое же.

Короче, от предложения попутчицы отказалась. По одной простой причине – если не получится отдать, она же с ума сойдет…

Кто-то скажет «старомодно». А что Веронике до того — кто что скажет. Может и старомодно – поступать порядочно, зато проще. Простота – закон природы.

Ее личная природа не позволит опуститься до подлости — искать «место под солнцем» за счет других, рваться к кормушке, работая локтями и пинками. Она встанет в очередь и будет ждать своего часа. Если одна кормушка опустеет, она поищет другую. Возникнут трудности — будет преодолевать, а не заливать водкой. Плакать, жаловаться, завидовать — бесполезная трата себя. Вероника пьет редко, еще реже плачет. Никогда не жалуется. Не марает душу завистью и злобой.

Душа – тонкая материя, она пятен на себе не любит. Редко кому удается сохранить ее в чистоте среди грязи мира. Зато в ответ на заботу душа отплатит тишиной и спокойствием. Еще подарком наградит в виде интуиции.

Интуиция – это подсказка. Это шепот твоего личного ангела-хранителя. Только нужно научиться его слышать и слушаться.

Раньше Вероника слишком слушала мать, как неуверенная артистка слушает суфлера. Жила по чужому сценарию, играла чужую роль — без огонька, без вдохновения. Сделанное без вдохновения не очень-то удается. Первая половина жизни у Вероники не очень-то удалась.

Только когда стала жить по своему сценарию, следовать суфлеру внутри себя – всё получилось. А вместе с ней получилось и у ее близких.

Переехала в Голландию, сына перевезла. Когда стало ясно, что возвращаться не собираются, брат продал родительскую квартиру и свою, купил жилье в Москву. Там насчет работы получше и больше перспектив для дочери. На половину родительской квартиры Вероника имела право, ее доля составляла тридцать тысяч долларов. Могла бы приехать, потребовать, в случае невыплаты – поскандалить, вырвать из горла…

Не приехала. Не вырвала.

Иначе потеряла бы брата. Сколько таких примеров. Родственники становятся врагами из-за наследства. Кому польза?

Никому. Интуиция подсказала: ты устроена, не богачка, но и не нищая. Брату деньги нужнее. Он тебе тоже помогал. Когда ты устраивалась в Голландии, он присматривал за сыном, подкармливал, брал с собой на юг.

За добро — добром. Закон Вселенной.

Семья дороже денег. То же самое Стив Джобс перед смертью говорил. А Вероника раньше его поняла.

Есть люди, которые живут умом. Есть люди, которые живут сердцем. А есть, которые прислушиваются к тому или к другому в правильный момент. Найти баланс между умом и сердцем – вот мудрость. Ум приходит с опытом, а сердце с тобой всегда. Голос его тих, но иногда очень крепок.

Крепко сидело в Веронике неприятие подлых людей. Она не подпускала хитроватых подружек и кандидатов в женихи, не надежных в смысле склонности к алкоголизму. И это в те времена, когда поселковские девчонки расхватывали парней, как горячие беляши, и не важно, с какой начинкой – с мясом или червоточиной. Выходили не по любви, а по необходимости. Чтобы не отстать от большинства.

Большинство советских женщин исповедовало идею: хоть за плохоньким, да за мужем. Статус. Не надо Веронике такого статуса, насмотрелась на соседок по дому — сверху, снизу и по бокам. Ладно бы терпели мужей-алкашей продавщицы да кладовщицы, плюнувшие на внешность и ходившие зимой в телогрейках, летом в синих казенных халатах. Но красивые, образованные, уважаемые на работе женщины…

Та же Люська Гуреева – главбух больницы, высокая, дородная, как говорят «видная баба». Муж Колька – алкоголик, тунеядец, бывший зэк, их называли «тюремшик», маленький, плюгавенький, Люське по плечо.

Как-то шла Вероника на свой третий этаж, на втором валялся Колька в невменяемом виде и в собственной луже. Отвратность. Люське даже другие жены алкашей говорили: что ты его держишь, гони поганой метлой. А она: не могу, я же тогда одна останусь, да и его жалко…

А себя не жалко? Где ее человеческое достоинство, женская гордость?

Ой, кажется, они и слов таких не слыхали. «Княжну Мэри» не читали.

И закрадывалась у Вероники мысль, что родилась она не в то время, не в том месте. Была бы действительно дочерью генерала, например Багратиона, героя Отечественной войны. Жила бы в богатой усадьбе, похожей на Спасское-Лутовиново – родовое гнездо Тургенева. Бродила по липовым аллеям с книжкой стихов, вела беседы на французском, играла этюды Бетховена. Потом вышла бы тоже за генерала, например Ланского, прежде, чем он встретил Наталью Пушкину…

Время не изменить, а место можно. Желание уехать из Иваньково упало в душу, будто семечко, и затаилось в ожидании своего часа. Не взошло раньше срока, не дало Веронике укорениться в болоте и прожить, квакая, размножаясь и не поднимая глаз к небесам.

В поселке городского типа судьба каждого жителя расписана заранее от зачатия и до конца. Должен родиться, отучиться, создать семью, родить детей, вырастить урожай на даче, воспитать внуков и с чистой совестью — на покой, на погост. Программа, которую неуклонно выполняло каждое новое поколение.

В Веронику была заложена иная программа. Она, как революционер, шла другим путем. Как шпион, жила двойной жизнью. Как космонавт, существовала в двух мирах. Во вселенский космос доступ ограничен. В Вероникину Галактику доступ закрыт. Космический отшельник, она уже тогда привыкала к одиночеству. Тишину в себе соблюдала. За тишину любила ночь. И сны – в них она летала.

А мать ее грохала оземь.

Когда мать особенно донимала, Вероника уходила из дома.

В клуб.

В Британском союзе — паб, в советском Союзе — клуб. После всемирной катастрофы, то есть развала Союза, клубы вымерли, как динозавры после всемирного изменения климата. Но это потом. А во времена расцвета социализма в них вовсю бурлила жизнь. Клубы имелись в каждом поселке, не говоря про города. Назывались «очаг культуры», строились по типовому проекту, в греческом стиле: по-аристократически широкая лестница ко входной двери, дорические колонны в три обхвата, вверху портик с лепкой на тему борьбы пролетариата с зажравшимися капиталистами.

Фасад выглядел внушительно и должен был внедрять идеи коммунизма в мозги входящих и мимо проходящих.

На клубе лежала обязанность идейного воспитателя трудящихся, там проводились культурные мероприятия: танцы по пятницам, кино в субботу-воскресенье и выборы раз в пять лет.

Танцы проходили в фойе – просторном, как зал приемов во дворце. Непривычная к открытым пространствам, Вероника впервые вступила в фойе волнуясь, как Наташа Ростова перед первым балом. На бал, то есть на танцы, попасть у Вероники не получилось. Поначалу возрастом не вышла, а через пару лет ушел в запой Вовка Котов — солист и бас-гитарист местного вокально-инструментального ансамбля, красавец с висячими усами, как у Песняров. Когда же он из запоя вышел, в фойе провалился пол и стал не пригоден для массового ритмичного топтания. Динозавр начинал вымирать, но еще держался.

Левую стену фойе украшала гигантских размеров картина «Три богатыря». Вероника опасалась близко подходить — того и гляди богатыри оживут и затопчут конями. Однажды любопытство перевесило, подошла, разглядела.

Мало кто знает богатырей в лицо и по именам, Вероника знала. В середине – Илья Муромец: по-медвежьи мощный, мышцы выпирают так, что железная кольчуга трещит. Илья всматривается вдаль, приложив могучую руку ко лбу, под эту руку не попадай ни враг, ни предатель. Справа от него Добрыня Никитич – с более человечным телом и характером. Побеждает не столько силой, сколько умом. Одной и той же рукой и разрубит, и приголубит. Слева Алеша Попович – юный, белокурый, красивый чисто русской красотой, Вероника в него почти влюбилась.

Правую стену фойе украшал «Моральный кодекс строителя коммунизма». На него из окна падало солнце, текст выцвел и стал неясным.

Он и в читабельном состоянии был неясный. Как-то из любопытства и ради убиения времени до сеанса Вероника пробежала глазами постулаты «Кодекса». «Преданность делу партии». «Добросовестный труд на благо общества». «Взаимное уважение в семье»… Полная бессмыслица в поселке, где большинство пьет, бьет и ворует.

Все же клуб сыграл роль воспитателя по крайней мере для одного человека — Вероники.

Во-первых, там находилась библиотека. Библиотеки Вероника любила. За атмосферу высокой культуры, которая принуждает человека вести себя «как положено»: разговаривать шепотом, ходить приглушенно, не плевать на пол, не материться. За стройность полочных рядов, на которых аккуратно, по алфавиту разложены писатели и их мысли. За запах человеческой мудрости, исходящий от книг так же густо, как запах святости от ладана. Вероника вступала в библиотеку с благоговением верующего, вступающего в храм.

Во-вторых, в клубе имелся танцевальный кружок. Его вела миниатюрная и стройненькая, как куколка, Раечка Ахметзянова, татарочка с глазами черными и продолговатыми, как маслины.

Кружок вспоминался с теплом, он много дал Веронике. Выдернул из одиночества, показал настоящий мир. Научил преодолевать страх перед публикой, общаться не с книжными героями, а с реальными людьми. Неожиданно открылся в Веронике танцевальный талант. Все эти веревочки-ковырялочки она исполняла с кропотливым старанием, и получалось лучше других.

Что главное в танце? Раечка говорила: улыбка до ушей. Улыбайся все время, особенно, если забудешь движение, поскользнешься, собьешься. Вероника улыбалась не потому, что надо, а потому что самой было весело. Обычно стеснительная до окаменения, в танце она расслаблялась, оживала. Плясала с каким-то дерзким вдохновением, подпрыгивала, будто козочка, сорвавшаяся с поводка. Или подвыпивший человек, выделывающий кренделя – не для зрителей, а потому что душа просит…

Раечка ставила ее во все номера – и массовые, и которые на двоих. Когда на двоих, то с Танькой Кронштадской. Они составляли удачную пару – одинаковые ростом, комплекцией и даже формой ног.

Вместе с женским народным хором много выступали: по праздникам перед поселковскими, также ездили на городские и областные смотры художественной самодеятельности. «Гвоздь» программы — «солдатский танец» лихо отплясывали Танька с Вероникой: в офицерских фуражках, гимнастерках и коротких юбочках, из-под которых сверкали точеные ножки.

В автобусе горланили песни «Эх, полным полна моя коробочка», «Расцветали яблони и груши» и многие другие, чтобы скоротать дорогу. Вероника горланила вместе, и оказалось — у нее прекрасный голос и слух.

Русские любят два дела — пить и петь. Как-то Вероника на свадьбе двоюродного брата выпила рюмочку, расхрабрилась, распелась под гармонь. Гармонист послушал, сел рядом и стал подыгрывать, не заглушая. Спрашивал – что играть. А она уже много песен знала, навострилась в поездках да на смотрах. Без фальши брала высокие ноты даже в песне «Крылатые качели», которую в фильме пел чистый детский голос. Ей же лично нравилась русская народная «Окрасился месяц багрянцем», за драматизм, душевность и раздолье. Пела с переливами в голосе не хуже самой Руслановой. Даже мать тогда удивилась. Спрашивала потом: «Что он тебе говорил?». Наверное, думала, что гармонист предлагал Веронике замуж.

И в-третьих: в клубе показывали кино. Как Петербург – «окно в Европу», так фильм, особенно зарубежный, был для поселковских «окном в мир». Прав оказался вождь мирового пролетариата и «самый человечный человек» товарищ Ленин, когда сказал «Из всех искусств для нас важнейшим является кино» — цитата стояла на полотне, растянутом над экраном.

В советские времена помещения украшали цитатами, как в старые времена – цветами. На цветы смотреть приятно, на цитаты отвратно. От многократного повторения полностью терялся смысл, затирался, становился нечленораздельным, как речь докладчика с плохими зубными протезами.

Если смысл вообще когда-либо имелся. Все твердили про коммунизм, а что это такое — никто толком не знал. Для особо любопытных, среди которых Вероника, в качестве ответа поставили опять же цитату Ленина «Коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны». Но. Советская власть давно существует, и страна давно электрифицирована, а коммунизма не видать.

Не стыкуется что-то…

Тут один из руководителей партии и членов Политбюро пообещал: к двухтысячному году советский народ будет жить при коммунизме.

Обещать на перспективу легко – или осел сдохнет, или царь.

Сдох социализм…

Сейчас повсюду реклама, а тогда лозунги. «Народ и партия едины!», «Миру мир!», «Вперед к победе коммунизма!» — изощрялись в придумках «бойцы идеологического фронта». Старую религию под названием «христианство» отменили, придумали новую «марксизм-ленинизм». Ленин – главный Бог, Маркс и Энгельс – его апостолы. Их портреты – иконы. «Капитал» – коммунистическая Библия. Главная заповедь: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Что она означала – одному Богу… то есть Ленину известно…

Партия считала, что людей можно воспитать призывами. А призывами воспитывают только собак, и то они не всегда слушаются. Лучше бы партия прислушалась к нуждам народа, которому надоела нищета. Роскоши хотелось. Как на Западе. Чтоб вкусно поесть, модно одеться. Машину купить без очереди, дом приобрести и обставить. «Нельзя, — говорили большевики, — Мы боролись за то, чтобы не было богатых». И закрылись от Запада Железным занавесом. Чтоб народ туда не ездил, не заражался вещизмом.

Бацилла вещизма все равно проникла. Потому что идея идеей, а жить-то хочется. Без напряга. По-человечески. В советские времена жили по-человечески только торгаши и партийные бонзы. Народу же подкидывали пустые лозунги да страшилки «лишь бы не было войны». Но из лозунга платье не сошьешь, щи не сваришь. Мы выиграли войну, но проиграли мир. Победители жили хуже побежденных. Обидно стало народу. Гордость сменилась разочарованием. Недовольство родило бунт. Потому разбежались республики в разные стороны, а люди в разные страны…

И Вероника сбежала, но это потом. А во времена ее молодости социализм еще крепко стоял на ногах и имел вес на международной арене.

Международные события телевизор преподносил в черно-белом цвете – буквально и переносно. «Там», то есть у капиталистов, все плохо: кризисы, бедность и эксплуатация человека человеком. «Тут», у нас, все хорошо: стабильность, достаток, бесплатная медицина и образование.

Когда черное и белое сливается, получается серое.

Чтобы народ от серости не заскучал, ему показывали цветные картинки.

В кино.

Обеспечивал местное население «важнейшим из искусств» киномеханик Агапов. Он трезвым не бывал, за пленкой не следил. Когда она прерывалась, из зала кричали «сапожник!». Агапов просыпался, налаживал и снова впадал в дрему до следующего разрыва.

На него не обижались. Лучше так, чем никак. А то бы вообще не увидели – как люди за границей живут.

А живут там красиво. Весело. Например, в Индии. Люди по характеру простые, без затей — похожи на русских. Одеваются в балахоны и сари, в горе и радости танцуют и поют. Любовь есть, а секса нет – точно, как в Советском Союзе. Индийские фильмы народ любил, там и поплакать, и посмеяться, и попереживать можно…

На фильмы про Анжелику ломились. Билетов не хватало, стояли в проходах. Женщины всех возрастов влюблялись в красивого, хоть и страшноватого Жофрея. Мужчины с вожделением глядели на Анжелику, мечтали хотя бы дотронуться — протягивали руки к экрану, когда показывали ее грудь в глубоком декольте.

На красочные, музыкальные, отечественные фильмы ходили столько раз, сколько привозили. Привозили бы каждый день, ходили бы каждый день, тем более что билет стоил всего ничего – взрослый двадцать копеек, детский десять. Вероника и другие участницы танцевальное кружка ходили бесплатно – как «свои». Многократно пересмотрены отечественные: «Свадьба в Малиновке», «Неуловимые мстители», «Николай Сличенко», «Пираты 20-го века». А еще совершенно фантастические зарубежные: «Миллион лет до нашей эры», «Фантомас», «Золото Маккены» — там звучал золотой голос Ободзинского.

Ночами Вероника фантазировала на тему недавно просмотренного фильма. Придумывала новый сюжет с собой в главной роли. Не Анжелика, а Вероника. Жофрей добивается ее любви, король осыпает бриллиантами, Ободзинский с надрывом поет «Эти глаза напротив…»

В кино красивые люди, даже если негодяи. Красивые дома, даже если лачуги. Красивая любовь – поцелуи, объятия, луна, романтика…

В жизни все наоборот. Ни красоты, ни романтики. Ни поцелуев, ни объятий…

Не до объятий Веронике. Как-то внезапно кончилась школа. Хоть и ненавистная, но за десять лет ставшая привычной, почти второй дом. Учителя – почти вторая семья. В чем-то даже лучше первой. Некая связь образовалась, по принципу «ты мне, я тебе». Учительское счастье в чем? Чтобы преподаваемые знания оставались в головах учащихся, а не так: в одно ухо влетели, в другое вылетели. У Вероники оставались. Она идеальная ученица — дисциплину не нарушала, по предметам успевала. Учителя ее любили, хвалили чаще, чем родная мать.

И вдруг стали чужие, равнодушные. Порвали связь. Будто предали. Теперь ей никто доброго слова не скажет. Эх, учителя… Бросили бывшую лучшую ученицу в неизвестность, как котенка в пруд. Выплывешь – твое счастье, нет так нет.

Плавать тебя никто не научит.

Жить тоже. Чужой опыт, как чужой туфель, не подойдет. У каждого должен быть свой.

Взрослая жизнь – высшая школа, хочешь не хочешь, а поступай. Преподавателей нет, все сидят на студенческой скамье. Учебный процесс не ограничен. Век живешь – век учишься. И в конце ни один человек не скажет, что постиг все премудрости, стал профессором. Есть профессор математики или физики, а профессора жизни нет…

Аттестат получен, что делать дальше – Вероника не знает. И мать не знает. Растерялась. Только и умела ругать да упрекать «выросла, а ума не вынесла». Будто не подозревала, что когда-нибудь дочь окончит десятый класс, и что-то надо будет с ней делать. Велела поступать в политехнический институт на «ракетостроение». Вероника слабо возразила:

— Я в ракетах не разбираюсь.

— Зато мужа найдешь, — сказала мать с намеком, что на чисто мужскую специальность поступают одни парни. Бросила дочь на отца и уехала с сыном на курорт.

Все ее бросили…

На вступительных экзаменах Вероника дрожала, будто кролик, попавшийся в силки – угрозы жизни нет, но не вырвешься, не убежишь. Знала материал, да не могла вымолвить. Странно, что не провалила: три экзамена сдала на тройки, сочинение на четыре – чего-чего, а сочинять умела. Не добрала одного балла. И хорошо. Ракетостроитель из нее не получился бы в любом случае.

Отцу по привычке было не до Вероники, ни разу не спросил – как сдала, может помочь надо… Пусть мать приезжает, разбирается.

Мать приехала, разобралась и – бросила котенка в пруд местного значения, устроила «неразумную дочь» на должность учетчицы военно-учетного стола в поссовете поселка Горелки, от дома на автобусе десять минут. Поссовет расшифровывается как «поселковый совет» — это для тех, кто не помнит или вообще не знаком с советскими сокращениями, как то: комсомол, обком, реввоенсовет, совнарком и так далее.

Там она приобрела самое важное свое умение – печатать на машинке, коим пользуется до сих пор. Там познала законы взрослого общества и свое место в нем. Общество поссовета состояло из пяти человек, все женщины – замужние, с детьми, кое-кто с внуками. Ее приняли как равную, как взрослую. Никто не ругал понапрасну, не требовал непонятно чего, не упрекал за то, в чем не виновата. Наоборот. Разговаривали доброжелательно, мнение ее спрашивали, на вопросы отвечали обстоятельно и так, чтобы поняла.

Удивилась Вероника. Не ожидала, что с ней можно вот так – без крика и гнева. С уважением и пониманием. Значит, она этого достойна. Значит, не рохля и размазня, а такая как все. Родная мать топила, чужие люди поддерживали на плаву. Такие вот дела…

Внутри Вероники что-то воспряло. Вера в себя зародилась. В нее никто никогда не верил, значит, должна учиться сама верить в себя.

Она опять открывала новое, будто поступила в начальную школу жизни. Первые учителя – коллеги по работе. Первый урок – Вероника не хуже других. Не кролик дрожащий, а вполне нормальное животное: род «человек разумный», вид «порядочные». Вид исчезающий в наше время. Да и от «разумных» мало что осталось.

Тем учителям она благодарна за науку. А ведь они педагогических институтов не кончали, учительских журналов не читали…

Поссовет находился в простом, деревенском доме, и люди в нем простые, деревенские.

Начальница военно-учетного стола Валька Шелудякова раньше работала в магазине, умела ловко обращаться с деревянными счетами – не только складывать-вычитать, но делить-умножать. Рассказывала, какие хитрости применяли продавцы для обмана покупателей: гирьки подпиливали, бумаги побольше подкладывали, в сметану добавляли творога для веса и так далее. Вероника и не подозревала, что в обществе, увешанном правильными цитатами, возможен столь наглый обман.

Кассирша Валька Мишечкина из-за редких волос носила парик и чесала под ним острым концом карандаша. Два раза в год бегала на аборт – главная головная боль советских женщин. В день зарплаты она брала с собой Веронику в банк в качестве охраны и компании. Деньги возили в бидоне для молока, чтобы воры не догадались. Один раз зимой Валька поскользнулась и упала с бидоном, пачки рассыпались по снегу. Валька сгребала, а прохожие смотрели, как на нее, как на воровку или шпионку. В те времена деньги в упаковках мало кто видел. Вероника научилась их считать по-бухгалтерски – листая уголки.

Главбух Алка Порядина – блондинистая и голубоглазая, не скажешь, что татарка. Наверное какая-то прабабка ее влюбилась в русака и родила дитя, раньше ведь абортов не делали. Так и запустила светлый ген в смуглую породу. Алка тоже влюбилась в русака — Кольку Порядина. Колька соответствовал фамилии: работящий, не пьющий, любящий. У Алки звезда во лбу – дочка Лена, она ее кроме как «Леночка» не называла. А Веронику мать кроме как «Верка» не звала. Оказывается, есть другие матери.

Бухгалтер Александра Михайловна Шумилина – смешливая старушка со следами красоты на бледном и сухом, как папирус, лице. В конце дня она отгребала в сторону накладные, поднимала очки на лоб и начинала рассказывать байки из своего деревенского детства, довоенного еще. Жили бедно, но весело.

Ее соседка по дому и давняя подружка, секретарь поссовета Нина Ивановна – невысокая, круглая, улыбчивая, теплая, как русская печка из мультфильма «Вовка в Тридевятом царстве». Шумилина говорила, что та сделала двадцать абортов, из коих Нина Ивановна подтвердила восемнадцать. Из двух несделанных родились сыновья Вовка и Мишка. Один женат, другой нет, и его задумали познакомить с Вероникой. А та дикая еще была, не целованная, не поняла, для чего пришел молодой человек, и убежала на автобус.

То знакомство не получилось.

Зато получились другие.

Молодость брала свое, и рабочее место располагало – к ней приходили становиться на учет молодые парни сразу после армии и которые постарше, прописавшиеся в Горелках. Вероника – самая молодая в поссовете, нежная, как едва проклюнувшийся бутон среди давно расцветших и отцветших. Ей адресовались шуточки, улыбки, намеки…

Постепенно ожила она, оттаяла. Научилась разговаривать с мужчинами, отвечать на шутки, улыбаться на комплименты. Один пришел: – в дубленке, жгуче черноволосый, с золотым зубом во рту и синими татуировками на пальцах. Рассыпал галантности, говорил: «Я бы такую жену каждый день на руках носил». Шумилина качнула головой, мол – не верь, не подходит, тюремшик.

Другой приходил: ростом ниже Вероники, худой, какой-то недокормленный, говорил «Если бы у меня была такая жена, я бы каждый день на сантиметр подрастал». Шумилина чуть со стула не упала…

Один раз шла она зимой по улице, ела мороженое. Подходит какой-то незнакомый, говорит со смешком:

— Дай откусить.

В другой раз она бы смутилась, прибавила шаг. Теперь же смелости набралась, отшутилась:

— Не дам. Я больная.

— Я бы от тебя с удовольствием заразился…

Нравилась она мужчинам. Но о замужестве по-прежнему не думала, хотя попадались приличные парни, из непьющего контингента.

Она помнит всех. Большинство звались «Сашка» — веяние того времени.

Был Сашка Морозов. Он пришел из армии, поступил в институт, потом стал начальником цеха на заводе. Невысокий, симпатичный, кареглазый, кудрявый. Девчонки говорили – целуется хорошо. Он бегал за Вероникой, а она от него. Он называл ее «неуловимый Джо». Она не верила в его любовь. Много позже, уже когда оба были разведены и прилично потрепаны жизнью, встретились в автобусе. Сашка позвал к себе домой. Рассказывал о пережитом, пел под гитару. Показал фото Вероники, сделанное в далекой молодости, в компании поселковских парней. Каким странным образом оно к нему попало? Он хранил его двадцать с лишним лет. Может зря она не верила? Они сидели, пили чай, разговаривали. Первый и последний раз. Позже его сбила машина. До полтинника не дожил.

Был азербайджанец Сахиб Шакуров. Чернобровый, черноглазый, не по-русски красивый. Познакомились на горном курорте Истису, где мать отдыхала по путевке, а отец с детьми явился неожиданно ее проведать. Сахиб проходил там практику. Ему девятнадцать, Веронике пятнадцать, самый расцвет невинности. И нежности, к которой нельзя прикасаться ни грязными руками, ни грязными намерениями. Вечером, когда никто не видел, Сахиб брал ее за руку, и рука его дрожала: он почти преступник. В те времена в Азербайджане вольности по отношению к женщинам не позволялись — по неписанному закону старейших. Сахиб уважал и закон, и его носителей. Когда входил в духан, первым делом вежливо здоровался «салам алейкюм» с пожилыми посетителями.

Веронике нравилась его вежливость, сдержанность. Его явная к ней симпатия. Он был первый парень, с которым она танцевала, и спина ее напрягалась под его рукой. Три дня провели вместе. Три волшебных дня. Потом переписывались, Сахиб даже приезжал к ней в Иваньково в отпуск из армии. У него были серьезные намерения, но не случилось. И хорошо. Потому что потом случился Сумгаит, погромы, истребление и изгнание русских…

Был художник Сашка Григорович, они встретились в задрипанном городке Донской, где Вероника училась в заочном техникуме и приезжала не сессии два раза в год. Она сделала его своим первым мужчиной. Не потому что влюбилась, а потому что в двадцать один год давно пора расстаться с девственностью. Он честно предложил ей замуж. Она так же честно отказалась. От него остались два пейзажа. На одном – ночь, зима, стог сена в поле. Сашка говорил «это я, одинокий». На втором – море, облако и парусник на волнах. Сашка не знал, что это Вероника, склонная к перемене мест. Пейзажи украшали стены ее дачи.

Был Валерка Кудимов, одноклассник, не пьющий из-за проблем с легкими. Он носил модную в те времена голубую кофту-олимпийку, которая здорово подходила к его голубым глазам. Она ему «личит», говорила Танька Кронштадская. Как-то они вдвоем завалились к Валерке на Новый год. Он показывал дембельский альбом. Рассказывал смешные случаи из армейской жизни. Хороший парень, и можно было бы с ним… но Вероника не от мира сего. Не озабочена была устройством личной жизни.

Зато была озабочена мать. Она завела «блат» в городском военкомате и устроила дочери контракт на три года вольнонаемной в советские войска в Польше.

Контракт едва не провалился. Из-за Сашки Голикова. Он стал первой и самой большой любовью Вероники. Встретились в кафе-дискотеке на Красноармейском проспекте в Калуге. Кафе – уголок свободного Запада: темноту прорезают лучи цветомузыки, можно выпить спиртного без оглядки на комсомольских работников и скакать в ритме сумасшедше популярной группы «Бони М».

«Багама!… Багама-мама!»

Сашка и Вероника пересеклись взглядами. Познакомились. Высокий красавец, моряк-заграничник. Вероника влюбилась и не обращала внимания на его недостатки – внебрачного сына и склонность к употреблению таблеток люминала.

Таблетки она видела на столе, но со словом «наркотик» не связала, даже на ум не пришло. Девственные времена… Подумала – от головы. Опасности люминала не представляла, зато действие ощутила на себе. Косвенно. Вероника, скромница и недотрога, так влюбилась, что решилась остаться у Сашки ночевать. У него ничего не получилось…

А через неделю она уезжала в Польшу. Сашка провожал ее на электричку до Москвы. Договорились переписываться и через год, когда она приедет в отпуск, пожениться. Больше не виделись. Она до сих пор помнит его номер 44-27-03, хотя никогда не записывала.

Расставаясь, не плакала. По ней никто никогда не плакал, она не знала – как это делается. Да и не до слез, когда вступаешь на дорогу в большое будущее.

Дорога предстояла не близкая и не простая. Не в Калугу и не в Москву, а в другое государство. Некоторые говорили: «Курица не птица, Польша не заграница». Это потому, что в советские времена самой престижной заграницей считалась Германия, там и зарплаты повыше, и условия получше, и закупиться можно посолидней, чтобы в Союзе продать повыгодней. Например, мечту советских домохозяек сервиз «Мадонна» покупали за пятьдесят рублей (в марках), а продавали за триста.

Конечно, Польша не Германия, но и не Прибалтика, туда без визы не попадешь. Визу ставили в загранпаспорт – документ, который выдавали далеко не всем и только после тщательной проверки инстанцией под грозной аббревиатурой КГБ. Веронику проверили и поверили – она достойна представлять великую страну за ее пределами.

Когда в тебя верят, обретаешь крылья.

Веронике предстоял экзамен на самостоятельность, и странно, что она не боялась, не дрожала, как тогда в институте. Села в электричку, расправила плечи, будто путы сбросила. В спине защекотало – крылья прорезАлись? Вдохнула глубоко. Свобода… Дыши не надышишься. Страха ноль. Любопытства через край. Ожидание чего-то необычного, почти волшебного. На крыльях воображения мчалась она впереди локомотива. И черт ей был не брат.

Дальше как в кино с Вероникой в роли путешественницы-первооткрывательницы. Всё в первый раз. Брест, приказ «всем оставаться на местах». Таможенники с автоматами. Проверка паспортов и вещей. Смена колес. Мост, и вот она — заграница…

Всего-то реку переехали, а совсем в другой мир попали.

Первые впечатления от Польши: дух жженого угля, дома в католическом стиле, воркование голубей по утрам. В гарнизоне столько мужчин, сколько она в жизни не видела. На танцах в Доме офицеров ее приглашают наперебой.

Нет, не верится…

Мечты сбываются.

В Польше сбылись мечты матери. Вероника вышла замуж за офицера, родила ребенка, купила ондатровую шубу, привезла одежды на пять лет вперед – магазины в Союзе по-прежнему «сияли» пустыми полками. Судьба ей улыбалась…

Недолго. Вскоре всё пошло прахом. Мать умерла, муж ушел. Шуба развалилась на отдельные шкурки – видно, нитки пропрели. Союз развалился на отдельные республики – видно, связующие нити тоже пропрели. Без всякого «блата» и помощи извне пришлось Веронике вытаскивать себя из болота за волосы, как тот барон-придумщик. Или мечтатель.

Да, великое дело – уметь мечтать. Причем по-крупному.

Как тот Некто. Который возмечтал создать мир и – создал.

Значит, ошибочка закралась в Библию: в начале было не слово и не дело, а мечта.

Возмечтала и Вероника. Только не создать мир, а «всего лишь» поменять. Один на другой. Российский на голландский. Свой переезд, вернее побег в Голландию считала она великим делом. Сейчас нет ничего необычного в том, чтобы съездить в Турцию или Венецию, а тогда, в девяностые, немыслимо. В стране полный развал. Безвластие. Бесправие. Предприятия закрывались. Зарплаты-пенсии не выплачивались. Новые семьи не создавались. Дети не рождались. Беременные женщины стали редкостью, зато похороны – обычным делом.

Проклятые времена.

Съездить в другой город проблема. На дальние расстояния — нет денег на билеты, на близкие — нет билетов или транспорта. Из Иваньково в Калугу не всегда попадешь: шофера шабашили на рейсовых автобусах, как на личных машинах. Города превратились в острова, перебраться с одного на другой – почти невозможное предприятие.

Заграница – вообще другая планета. Уехать, как в космос улететь. Летавших в космос несколько человек на всю страну, их награждают звездой Героя. Уехавших за границу одна Вероника на весь поселок, а может и на область. Без ложной скромности она наградила бы звездой Героя себя…

Хотя какой из нее герой. Все тот же котенок, брошенный в пучину обстоятельств и научившийся не только плавать, но царапаться, кусаться, защищаться. Бороться. За себя и за сына.

Сын – ее всё.

Если бы можно было начать новую жизнь, Вероника взяла бы с собой из старой только сына. Он – ее самая счастливая страница. Когда родился, она смотрела на милое, нежное личико, и странное ощущение наплывало: она не одна, ее – двое. Две части одного целого: большая и маленькая. И ту маленькую часть себя, она обязана вырастить и выпустить в свободное плавание подготовленным как можно лучше. Чтобы сыночек сразу поплыл, а не барахтался беспомощно. Она воспитает его так, как хотелось, чтобы воспитали ее. Она отдаст ему всю мудрость, которую накопила. Не откажет ни в любви, ни в поддержке. Не унизит, не оскорбит, не обвинит. С первых дней будет обращаться с ним, как с разумным человеком.

Она будет другая мать.

В те времена не было книг по воспитанию, и по большому счету никто не знал, как правильно растить детей. Вероника до многих вещей доходила своим умом. Сказала себе: за ребенком буду следить изо всех сил, потому что если он будет болеть – именно я получу проблемы. Здоровый эгоизм.

Эгоизм сработал. Не все сложилось, как задумывалось, но главное произошло. Сын получился. Идеальный ребенок. В детстве ничем не болел, даже легкой простудой. Плакать не умел – не имел повода. И ей потом повода не давал. Зато дал ощущение нужности и той чистой, безусловной любви, на которую способны только дети. Мужчина любит за то, что у тебя что-то ЕСТЬ, а ребенок – за то, что ТЫ есть.

Вероника благодарна сыну. Он, единственный, поддержал ее в проклятые годы, когда по стране понеслась лавина, разрушая все на своем пути, ломая судьбы, унося жизни. Поддержал, сам того не подозревая – одним своим присутствием.

Ему лет семь было. Вероника до смерти устала сопротивляться несчастьям, спросила: «А если я умру?». Он заплакал. Ни мать, ни отец не стали бы плакать, если бы она умерла.

Великая вещь — знать, что ты до слез кому-то нужен.

Его слезы ей как железом по стеклу. Обняла, прижала, пообещала: «Не бойся, я никогда не умру».

И не обманула. Вытянула, выдержала, выбралась из-под лавины. Выехала и его вывезла.

Проклятие одной страны в другой не действует. В Голландии Вероника обрела вторую родину, которую не собирается покидать. Сын выучился на программиста, устроился на хорошую работу, женился, родил дочку Алиночку.

Внучка — вторая самая счастливая страница жизни Вероники.

Жили в разных странах, познакомились через компьютер. Смотрели друг на друга, улыбались, считали пальчики на английском – втором родном языке Алиночки. Подружились через расстояния и мечтали увидеться на самом деле. Проснулся в Веронике страшный бабушкин инстинкт.

Дети вырастают, на их место приходят внуки и становятся дороже детей. Жаль, что самые нежные годы Алиночки, самые важные моменты ее роста и развития Вероника пропустит. С другой стороны – какое это счастье знать, что есть внучка – продолжатель тебя, носитель твоих генов, твоей крови. Значит, ты жил не зря и умрешь не полностью.

Новорожденный человек в семье главный, под него подстраиваются, его слушаются, его оберегают. Пусть внучка далеко, но и для Вероники она стала главной, заполнила пустоту после отъезда сына, когда вдруг стало не о ком заботиться, некого любить.

Вероника страстно полюбила это дитя, еще не увидев воочию, не услышав ее голоска, не познав ее сладостного младенческого запаха. Любовь пробудила ее желания, которые за годы покоя и обеспеченности постепенно утихли, а мечты сдулись, как воздушные шары. Но вот пришла благая весть — внучка родилась. Желания проснулись, мечты встрепенулись, наполнились смыслом и полетели далеко, высоко.

Целыми днями Вероника ходила по дому, представляла – что будет, когда Алиночка приедет. Вот здесь она будет мыть ручки, встав на стульчик, чтобы доставать до струи. Вот здесь будет кушать, сидя на кресле с подлокотниками и тремя подушками, чтобы повыше. Вот здесь она будет спать, обложенная одеялами, чтобы не упасть.

Бабушка и внучка не расстанутся ни на минуту. Будут гулять, взявшись за руки, играть «в ладошки», бодаться, смеяться, обниматься, дурачиться. Будут читать книжки, обсуждать, рассматривать картинки. Алиночка будет спрашивать, Вероника отвечать, и нет на земле большего счастья, чем отвечать на милые детские вопросы.

Побыстрее бы они приехали…

Они приехали через два года. На десять дней. С самого начала Вероника приcказала себе быть доброй бабушкой для Алиночки и мамой для сына и его жены. Никаких советов, упреков, недовольных рож. Молодым не нравится вмешательство пожилых. Получается конфликт поколений.

Конфликты Веронике не нужны. Если бы имела несколько внуков, и они жили рядом, могла бы позволить иногда поворчать или подсказать. Если бы обиделись, ничего. Поссорились — помирились. В совместной жизни всякое бывает, и ошибки случаются. Но когда у тебя всего десять дней, права на ошибку не имеешь.

Эти десять дней потрясли Веронику. Сделали ее жизнь. Бабушка и внучка впервые увидели друг друга не в компьютере, а живьем. Девочка улыбнулась, потянулась ручонками. Вот что значит родная кровь. Дети себя чужим не доверяют. Вероника осторожно прижала к себе хрупкое тельце.

Не ребенок — чудо. Сияющая кожица, золотые кудри, лучистые глаза. Дитя Солнца. Ни одного изъяна. Совершенство. Два годика, а уже с характером, осмысленным взглядом. Не младенец беспомощный, а настоящий человек, хоть и в миниатюре. Еще не говорит, но все понимает. Умеет делать необходимое: загребать еду ложкой, пить из стаканчика и даже ходить на горшок.

Обнять и задушить. Утопить в нежности. Зацеловать, залюбить…

Веронике приходилось сдерживаться. Чтобы не напугать того ангела в золотых кудряшках, который осветил ее отшельническую пещеру.

Отдавая – получаешь.

И вроде ничего особенного не делала Вероника, а получила столько тепла в ответ… Каждый вечер, ложась в постель, прокручивала прожитый день по мгновениям, как прокручивают кино по кадрам. Внучка – начальник, бабушка – исполнитель. Самая почетная обязанность: исполнять желания ангела. Он обожал ходить по лестницам и доверял водить себя бабушке верх-вниз. Позволял щекотать себя помпоном от шапки и хохотал, будто колокольчики рассыпал.

С удовольствием разворачивал шуршащую обертку с шоколадных фигурок, любопытствуя – что под ней, а Вероника потом заворачивала их обратно, чтобы в следующий раз ангел снова испытал удовольствие и развернул. Бросал карандаши все разом, наблюдая и слушая, как они раскатываются по полу, перестукиваются, будто переговариваются. И не в тягость Веронике собрать их по одному и снова уложить в коробку.

Как может быть в тягость живой ангел? Одно его присутствие – благословение Небес. Лучшее, что с Вероникой в жизни случилось. Жаль, внучка живет далеко. Вероника бы ее воспитала. Она теперь знает – как надо.

Надо просто: любить, одновременно готовить ко взрослой жизни.

И выросла бы Алиночка по образу и подобию бабушки. Она и сейчас на нее похожа, такая же тихуша и копуша. Вся в себе. В тишине. Тоже идеальный ребенок – это сидит в генах. Ни капризов, ни скандалов. Ни пустых дел, ни глупых жестов. Неторопливость и достоинство.

В маленьком человечке вся гармония природы. Мудрость бытия. Уже сейчас заметны черты характера. Аккуратность: собирает пирамиду из кубиков, ставит строго один на один. Память: раскладывает по порядку буквы английского алфавита, называет: «эй, би, си, ди», ни разу не ошиблась. Воображение: наливает чай из пустого чайничка в чашечки миниатюрного сервиза, подносит к губам, делает вид, что пьет.

Тот сервиз Вероника получила в подарок от китайского ресторана.

Внучку получила в подарок от судьбы. Самый дорогой, дороже не придумать.

Десять дней промчались, как десять минут. Веронике не верилось, что уезжают, но крепилась, улыбалась. Пусть ангел запомнит ее счастливой.

Перрон – будто путь на плаху. Расставанье – маленькая смерть.

Нет. Не надо портить печалью десять счастливых дней.

Расцеловались на прощание. Ангел сел в поезд, глянул в окно, увидел бабушку. Подумал: что-то тут не так… Приложил ручку к стеклу. Вероника приложила с другой стороны, получилось, как в кино. Ладонь к ладони через стекло – жест любви и невозможность соединиться. Казалось бы, что понимают дети в два года? Ангелы понимают все. «Почему я здесь, а бабушка там? Мы дома были вместе и в поезде должны. Надо ее позвать». Слез с папиных колен, побежал к дверям вагона, уставил ожидающие глазки на бабушку – ну что же ты стоишь, садись скорее, поедем вместе…

Тот взгляд Вероника вовек не забудет. Вспомнит на смертном одре. Маленький человечек, еще не умеет говорить, а уже зовет ее с собой. Кажется, ее никто никогда не звал с собой. За этим человечком она поехала бы на край света и за край…

Невозможно – проклятое слово для любящих сердец.

Над перроном нависли грозовые тучи. Еще немного и прогремят рыдания с обеих сторон вагонных дверей…

Тучи разогнал папа: сунул ангелу айпэд с любимыми мультиками и увел на место. Ангел отвлекся. Поезд тронулся. Слезы хлынули у одной Вероники. Она не стала махать вслед рукой – это жест равнодушия. Машешь, будто стряхиваешь с себя гостей, как пыль. Уезжаете и ладно, скатертью дорога. Пол пропылесосить, мебель протереть и забыть.

Душу не пропылесосить. Память не протереть. Дни, проведенные вместе, не забыть.

Поезд уехал, остался кол в горле. С кем бы поговорить, поделиться, поплакаться…

Не с кем. Вероника проглотила кол и пошла домой. По дороге разговаривала с собой. Уговаривала.

И уговорила. Вошла. Огляделась. Остались кое-какие детские вещички, которые не влезли в чемоданы. Хорошо, что остались. Доказательство — ангел не привиделся, но явился на самом деле. И не скучно Веронике и не холодно. В одиночестве, да не в обиде. И на что обижаться? Разве она несчастлива?

Несколько миллиардов людей земли ей бы позавидовали.

Ответы на многие вопросы сидят в твоей собственной голове. Незабвенный Козьма Прутков говорил: «Хочешь быть счастливым — будь им!». Как это понимать? А так. Человек сам решает, каким ему быть: одиноким или нет, счастливым или нет, здоровым или нет. Каким решил, таким и стал.

Вероника решила: ей неимоверно повезло. На фоне миллиардов несчастных она просто не имеет права роптать. И одиночеством ее не напугать. Привыкла. Тем более не думает о досрочном прекращении контракта с жизнью. Странно, что некоторые знаменитости разрывают тот контракт в расцвете лет. Робин Уильямс, Джордж Майкл. А совсем недавно диджей Авичи, который пополнил ряды тех, которые посчитали, что жизнь их недостойна, и ушли, не попрощавшись.

Самоубийство – высшая степень одиночества. Те люди были сказочно богаты, окружены друзьями и что? Деньги не сделали их счастливыми, друзья не поддержали в тоске. Любовь, душевное тепло за деньги не купишь. Несчастные эти богатые и знаменитые. Разочарованные. Наверное, ждали чего-то большего.

Не имей ожиданий, не будешь иметь разочарований.

Вероника ничего не ожидает, претензий судьбе не предъявляет. Живет по законам. Чтобы получать, надо отдавать. Чтобы тебя любили, надо самой любить. Чтобы к тебе с добром, надо к другим с добром. Закон равновесия – главный закон жизни. Незнание не освобождает. Пойдешь поперек – получишь в лоб, вырастет шишка на памяти.

Много шишек Вероника набила. Не знала, что после школы первым делом следовало приобрести профессию, чтобы обеспечить финансовую основу – так и не приобрела, без основы осталась. Не знала, что мужа надо любить и ублажать — развод получила, сына сиротой сделала. Ошибки, за которые корит себя до сих пор. А сколько других, поменьше калибром…

Сидели как-то возле дома на лавочке с соседкой Любкой Орловой. Любка высокая, блондинка от природы, как говорится «видная» девка, а замуж так и не вышла, все перебирала. Сидели вдвоем, пригорюнившись.

— Начать бы сначала, все сделала бы по-другому, — сказала Вероника.

— И я, — сказал Любка. — Вроде не дура, а сколько глупых ошибок совершила…

— И я.

С другой стороны – кто их не совершил? Кто застрахован от ошибок?

Никто.

Хорошо, время больших ошибок миновало. Пришло время понимания того, что важно.

Важно: отпустить прошлое, ни на кого не обижаться, жить настоящим, ценить то, что есть.

Вероника научилась и отпускать, и ценить. Страна Голландия – чужая, но вполне подходящая. Денег мало, но достаточно. Родных рядом нет, но они есть. Есть брат, его жена и дочка. За двадцать лет разлуки связующая ниточка не порвалась, она тонка, но крепка. И надежна. Надежно – это когда годами не видишься, но если позвонишь и скажешь «мне плохо», всегда услышишь «рассказывай». Очень часто человеку нужно всего-то, чтобы выслушали.

Эх вы, богатые и знаменитые… Денег заработали, славу приобрели, а нечто вечное так и не поняли.

Настоящее богатство – не дома, не машины, не золото-бриллианты, а родные люди. У Вероники их теперь трое: сын и его семья, она называет их внуча, доча и сыноча. В таком-то счастье страдать, скучать?

«Если тебе скучно жить, ты совсем дурак» — сказала одна умная женщина.

И Вероника умная. Ее лекарство от скуки – работа. Развила бурную деятельность, сидя за компьютером. Писательством занялась, и оказалось, что писать книги не менее увлекательно, чем читать. Это дело, к которому лежит ее душа и которое неплохо получается.

Писательство – дело одинокое, покой любит, тишину. Лев Толстой работал в подвале дома и просил, чтобы в те часы домочадцы в игры не играли, к фортепьяно не подходили – шум и музыка его отвлекали.

А Веронику ничто и никто не отвлекает, идеальная обстановка для творчества. Она, конечно, не Лев Толстой, но трудолюбием и усидчивостью похожа. Когда писала свой первый роман, еще от руки, на листах для принтера, получилась внушительная стопа. Сын спрашивал: «Ты что, «Войну и мир» пишешь?».

По объему да, по содержанию нет. «Война и мир» — слишком толстый роман, местами нудный, его вполне можно было бы сократить наполовину без потери смысла. Вероника – профессиональная читательница, но и она осилила его с трудом, чисто из интереса и потому, что стоял в школьной программе. Осилила единственная из учеников и скорее всего из учителей тоже. Но даже ее бесконечного терпения не хватило на описания военных действий, философские размышления, любовные воздыхания юных героинь, растянутые на многие страницы. Пролистала. Толстой бы не обиделся. Сам признавал, что получилась «многословная дребедень», и обещал больше ничего подобного не создавать.

Скучно читать то, что скучно было писать. Веронике не скучно. В отличие от школьных предметов, уроки сочинительства ей преподавали лучшие учителя – великие русские писатели. Много профессий перепробовала, ни в одной не задержалась. И только во второй половине жизни поняла: писательство – ее призвание. Это то, что получается лучше всего.

Множество сюжетов крутится в голове, выбирай любой, придумывай героев, диалоги. Называется «процесс творчества». Вероника углубляется «в процесс», увлекается, начинает считать персонажей существующими на самом деле людьми. А как иначе? С утра до вечера она с ними – в мыслях. Переживает их беды, как свои. И совесть не позволит отвлечься, отложить начатое произведение — все равно что бросить близких не произвол судьбы. Смешно сказать: стыдно перед придуманными, как перед живыми.

Сидит, пишет с утра до вечера, без выходных и праздников.

Сладкая каторга.

Сошествие с ума. Диагноз: раздвоение личности с положительной динамикой. Анамнез: когда пишет, живет в другой реальности. Прекращает – возвращается в свою. И не известно, где лучше – в жизни или в фантазии…

В свои фантазии хотела бы она взять попутчиков – читателей.

Где взять читателя русскоговорящему писателю, проживающему в Голландии? Русскопонимающих друзей у Вероники нет, родственников напрягать неохота да и бессмысленно: они необъективны, прочитают или нет, все равно скажут «хорошо».

Великое дело – интернет, чего тут только нет. Кто-то скажет «помойка», а для Вероники это инструмент познания мира, такой же необходимый для писателя, как скальпель для хирурга. Плюс возможность обнародовать созданное. Как любому творческому человеку, хочется, чтобы плоды ее труда увидели, оценили, да просто доброе слово сказали в поддержку…

А говорят чаще злое. В комментариях. Совершенно не знакомые люди. Без всякого повода и таким тоном, будто их мнение – истина в последней инстанции.

Поначалу обидно было Веронике, не понятно – за что поливают грязью? Она себя никому не навязывает. Не нравится – проходи мимо, не порть настроение тем, кому нравится, и той, что труд в книгу вложила. Она не бульварщину пишет, которую другие на автомате по двадцать, а то и пятьдесят страниц в день накатывают. Она – от сердца. Если три страницы получатся – день удался.

Торопиться Веронике некуда. Она от продаж не зависит. Сидит, думает над каждым словом, шурует в мозгах, как нейрохирург. К вечеру устает, как шахтер, выдавший тонну угля на-гора. А у нее на-гора всего-то один абзац выдался…

Потому что перфекционистка. В Голландии перфекционизм считается недостатком, может потому и нет у них писателей мирового уровня. Вероника на мировой уровень не претендует, миллионы зарабатывать не рассчитывает. Просто добросовестно работает: вычищает, вылизывает текст, только потом выставляет на всеобщее обозрение, то есть чтение. А кто-то чужой придет и напишет гадость, будто на чистый пол плюнет. Вопрос – зачем?

Вскоре догадалась. Гадости пишут охотнее, чем похвалу – это в людской натуре. Тысячи людей прочтут с удовольствием и промолчат. А кто-то прочтет и, может, тоже с тайным удовольствием, но гнилая натура не даст правду написать. Личные неудачи его душат, злоба покоя не дает. Ему плохо, пусть и другому будет плохо. И царапает он (или она) нечто вроде «такие книжки сжигать надо». Злые отзывы не объективны, не стоит к ним прислушиваться.

И не стоит отвечать, возражать. Себе дороже. Критикан, чаще всего анонимный, только того и ждет. В нем яд кипит, требует выхода. Ответишь — он в бой пойдет, забросает камнями-словами, заплюет ядовитыми слюнями, почувствует себя героем в своей темной, одинокой каморке…

Незачем Веронике в чужую злобу окунаться. Ей в своем добре хорошо. Ее книги – ее дети. Она их в муках родила и в обиду не даст. Критиканов в соцсетях блокирует, как предупреждение: не марай мои вещи. Они кровью написаны, а ты грязными лапами по живому.

Кто к ней со злом, к тому она строга. Кто с миром – добро пожаловать. Даже если пишут с ошибками, которые особенно режут ее грамматически натренированные глаза: «красотище» вместо «красотища» и «гандолы» вместо «гондолы».

Пусть пишут. Вероника не против выслушать читательское мнение – как мнение, не более того. Она сама себе главный критик. Само-контролер. Если написанное не нравится, будет сидеть и доводить до ума, но хлам в свет не выпустит. Чужая критика имеет мало смысла и в принципе ничего не меняет. Не станет же писатель переделывать текст в ответ на каждый чих.

Есть один поучительный рассказ про художника, который нарисовал слона в саванне и выставил на публику. Он так старался всем угодить, что выслушивал каждое замечание и тут же вносил коррективы. В итоге получилась собачка в саду – затертый, зато знакомый зрителям сюжет. Оригинальность исчезла, на картину больше никто не взглянул.

Закон творчества: на всех не угодишь. Созданное от сердца непременно дойдет до другого сердца. Созданное на потребу публике – не творчество, а ширпотреб. Безликость и конвейер. Сейчас книги не пишут, а штампуют. Не писатели, а проекты. Раскручивают одно имя, а под ним прячется группа людей, натренированных выдавать легкое чтиво. Так возникают «популярные писатели». Имена разные, а стиль один, как в одежде, пошитой на вьетнамкой фабрике для европейского потребителя с дешевым кошельком.

Веронике совесть не позволит штамповать дешевку. Она не безымянный литературный «негр», а писатель «от кутюр». Создает произведения на свой «вкус и цвет». А если кому-то не нравится, она не виновата. Пикассо носил с собой пистолет и наставлял на каждого, кто спрашивал «Что означают ваши картины?». В конце концов спрашивать перестали. Признали.

И Веронику когда-нибудь признают. Потихоньку получает она добрые отзывы, честные оценки. Не в общих словах – «понравилось», «хорошо написано» и т.д., а в подробностях, как маленькое письмо автору. «Странно, что этот роман не издан для широкого читателя…». «Такое ощущение, что, читая ваши книги, я ем конфеты в одиночку…». «А ценность моего отзыва в том, что я совершенно не являюсь поклонницей женских романов и эротики в том числе». Ради таких людей стоит продолжать писать.

Пусть их будет немного. Пусть даже одна – самая верная Вероникина читательница, ставшая подругой на расстоянии. Тамара Качалина. Из далекой Челябинской области, практически с другого конца Европы. Они никогда не виделись, но у обеих ощущение, что давно и близко знакомы.

Тамара прочитала все ее произведения, над многими плакала. Вероника и сама плакала, когда писала трагические сцены, но чтобы другой человек так же глубоко проникся… Не ожидала. Замерла. Слезы подступили. Значит, получилось.

Она опять что-то открывала в себе.

Тамара читала ее истории и рассказывала свои. Как ходила в школу за пять километров, по зиме, по темноте. Как-то старшие девочки накрутили ей волосы на бигуди, получились кудри. Учительница заругалась и заставила бежать в туалет расправлять. Она мыла голову под холодным краном и смешивала воду со слезами. Стыд-то какой…

Рассказывала, как первый раз рожала. Схватки начались ночью. В деревне врача нет. Муж в командировке. Спасибо, его брат позаботился — посадил в грузовик, повез в район. Больница оказалась закрыта, поехали в область. А это Урал, расстояния — десятки километров. Еле дотерпела. В коридоре больницы родила здоровенького мальчика. Сейчас он с семьей на Байконуре живет. Ездить далеко, по интернету переговариваются.

Недавно Тамара занемогла, в больницу попала. Познакомилась с соседкой по комнате, болтали, смеялись – больше над собой, над своими болячками. Когда с позитивом к болезни относишься, она скорее отступает. Забрел в женское отделение мужчина – худой, неухоженный. Они его покормили, он почитал им стихи Есенина, Высоцкого. Разговаривали о литературе, даже песни пели потихоньку… И в больнице есть жизнь. И после семидесяти есть причины для радости.

Да, для радости всегда повод можно найти. Как-то на улице Вероника услышала смех. Оглянулась. Молодая женщина с сыном лет восьми шли, болтали, смеялись. Мама назвала его «подхалимчик», сын спросил – что это значит.

— Это тот, кто ведет себя как ласковый котенок.

А ведь «ласковым котенком» сделала его мама. Мудрая женщина. Творческая.

Творчество – во всем. В том, как человек преподносит себя. Как любит, говорит, одевается, украшает дом, воспитывает ребенка, проводит свободное время, чем интересуется, делится с друзьями и многое другое. Твоя жизнь – твое творчество. И как в любом творчестве, в жизни есть неумехи, профессионалы и гении.

Неумеха не умеет не только свой быт организовать, но даже волосы расчесать как следует. Вот он — стоит у кассы, ждет своей очереди, жует еще не оплаченный пончик. Только что проснулся, хотя полдень на дворе. Не умылся, зубы не почистил — сразу в магазин побежал. Выглядит, как типичный неудачник: плечи согнуты от длительного сидения без дела, волосы требуют встречи с парикмахером, щеки — с бритвой. И не надо быть психологом, чтобы прочитать его посыл: «я плюнул на себя, плыву по течению, все остальное до лампочки». Вероника не осуждает и не сочувствует. Отворачивает взгляд.

Не любит встречаться глазами с неудачниками. Через глаза передается энергия, и часто эта энергия негативная. Вероника слишком чувствительна ко всем этим незримым вибрациям. Как тот калиф, который умел понимать животных, умеет она понимать людей, порой только бегло глянув на спину – прямая, согбенная, уверенная, равнодушная. Спина добропорядочного отца семейства или человека, очень любящего себя…

Она улавливает людей, как собака улавливает запахи. Вон едет в инвалидском кресле мужчина. Обычно это небрежно одетые, расплывшиеся люди со скорбью на лице. Этот — худощавый, аккуратно подстрижен, одет в костюм и галстук, губы плотно сжаты, глаза остры. Судьба выбила его из активной деятельности, но он не сдался, не опустился. Профессионал жизни.

И Герард профессионал. Даже в болезни не забросил себя. Всегда был чистюля и сейчас. Принимает душ каждое утро, потом лежит полчаса, отдыхает. Надевает свежее белье. Ест из тарелки, а не из кастрюли. Постель меняет еженедельно. В отношении к себе виден характер человека. Люди с правильным характером импонируют Веронике. Она сама такая. И не требуется много денег, чтобы содержать тело в чистоте, дом в чистоте, душу в чистоте…

А гений тот, кто прорвался через тернии судьбы и сохранил оптимизм. Кто замечает красоту бытия, радуется мелочам, с добром относится к окружающему миру.

Тому одиночество не в тягость и мало надо для счастья.

Малые Вероникины счастливости омрачало одно: болезнь Герарда. Он весил меньше ее и угасал на глазах. На фоне его угасания она не чувствовала себя в праве быть счастливой. Его боль – ее боль. Она по характеру переборчивая и прилипчивая: людей впускает в себя с трудом, но если впустила, то вросла.

И не предполагала, что Герард станет самым близким человеком. Слишком разные они — по происхождению, темпераменту. Но притерлись, привыкли, стали неразлучны, как автобус и остановка. Она тихая, молчаливая. Он вначале был шумный, энергичный. Носился по своим делам, потом подъезжал к остановке, открывал дверь, то есть рот, и выплескивал все, что накопилось. В прошлом и настоящем. А также планы на будущее. Высказался и опять помчался, а Вероника осталась переваривать, передумывать, раскладывать по полочкам.

Теперь его автобус поломался и встал. Ходить в дальние рейсы не в состоянии, да и на короткие, то есть по дому, с трудом. Фары-глаза потухли, сердце-мотор барахлит, краска-кожа повисла складками, голос-клаксон ослаб, осип. Недалеко то время, когда отвезут его на свалку отработавших машин то есть на кладбище отживших пассажиров…

Недавно в их расписании образовалась полугодовая пауза. Вероника переживала, но не испытывала чувства невосполнимой потери, знала: Герард есть, когда-нибудь они снова встретятся. Увидев его, немощного, вдруг поняла: Герард умрет, встреча не произойдет. Маршрут отменят, автобус исчезнет, остановка зарастет бурьяном.

Жизнь временна, смерть вечна.

Нет, она не даст ему просто взять и уйти в вечность. Она будет за него бороться, схватится с самой смертью. И победит. Она уже однажды оттащила его от края, оттащит и сейчас. Отсрочит неизбежное. Пусть он протянет хотя бы еще год, хотя бы пару месяцев, а там, глядишь, что-нибудь изменится. Или лекарство чудесное изобретут, или процедуру оздоровляющую придумают — организм встрепенется, мотор заведется…

И забудет про болезнь.

Вообще болеть надо уметь. Надо быть сам себе доктор, сиделка и психолог. Доктор, чтобы знать – какие лекарства применять, в том числе народные. Сиделка, чтобы заботиться о себе – вовремя ложиться и вставать, отдыхать, еду и питье принимать. Психиатр, чтобы уговаривать себя не сдаваться. Последний важнее первых двух.

Герард болеть не умел. Он раньше вообще не болел, даже гриппом. Больницы ненавидел, лежал всего два раза: в детстве с аппендицитом и пятнадцать лет назад с инфарктом. Только прооперировали, сразу сбежал домой отдыхать, поправляться.

Вероника в больнице лежала один раз, когда рожала. Всю жизнь лечила сама — себя и ребенка. И будет лечить Герарда, как ребенка: готовить еду, кормить с ложечки, укрывать одеялом под горлышко. Только должна быть рядом. А как быть рядом, когда живешь на другом конце города?

Сначала ездила на такси: пятнадцать минут и двадцать два евро. Быстро, но дорого, жалко денег Герарда. Потом нашла маршрут на общественном транспорте: две пересадки и десять минут пешком. Четыре евро и почти два часа. Дешево, но долго, жалко потерянного времени. Уставала, но когда знаешь ради чего, вернее ради кого, усталость не имеет значения.

Значение имело то, что Герард ожил, встрепенулся. Не физически, на это требуется время, а душевно. Заметил, что Вероника ходит в том же, в чем и год, и два назад, дал сотню подкупить новой одежки и обувки. Она жаловалась на неуют зимой в квартире: центрального отопления нет, один камин на три комнаты. Тепло только в его потоке, а выйдешь за поток, попадешь в холод. Была помоложе, переносила легче, теперь годы дают о себе знать, домашнего тепла хочется в буквальном смысле. Чтобы не кутаться в сто одежек, не походить на капусту. Герард купил ей халат – махровый, с длинным ворсом серо-белого цвета. Вероника надела, стала толстая, лохматая, похожая на зверя, отъевшегося перед зимней спячкой. Герард сказал «медвежья шкура».

Вероникино присутствие взбодрило его дух, но не тело. На Новый год решился выпить шампанского – и упал, не смог подняться… Ночь на первое января они провели в больнице. Диагноз: воспаление легких на фоне сильного истощения. Из-за подозрения на грипп Герарда положили в отдельный бокс. Повезло, иначе лежал бы в палате на четверых и желал бы не столько собственного выздоровления, сколько смерти трех соседей.

Больному необходима и медицинская помощь, и человеческая. Медицинскую оказывали врачи – лечили Герарда капельницами и антибиотиками, восстанавливали вес протеиновыми добавками. Человеческую оказывала Вероника. Приходила каждый день, сидела по два часа, слушала ворчание Герарда. Телевизор есть, но мало программ. Палата отдельная, но в коридоре шумно — днем невозможно поспать. Утром самый сладкий сон, а его будят принимать таблетки…

Ворчание было довольное. Он теперь не один воюет с болезнью, на его стороне целый отряд — врачи, медсестры. А также специалист по питанию, которая дала список полезных продуктов и расписание приема пищи. Все о нем заботятся, крутятся возле постели. Одни приходят спросить – как себя чувствует, другие приходят составить меню на завтрашний день. И легче переносишь неудобства больницы, когда уверен: пока ты здесь – у тебя есть завтрашний день

Неделю Герарад отсутствовал, Вероника жила у него дома. Почувствовала разницу со своим. Во-первых и самое главное: тепло повсюду, а не только в районе камина, входишь – оно тебя обволакивает, будто окутывает пуховым платком. Первый этаж и никаких лестниц. Замечательный матрас: ложишься, он тебя обнимает, спина отдыхает.

Вероника отдохнула, хотя была в заботах.

И главная забота – надо переезжать. В такой же теплый дом и чтобы поближе к Герарду. Желательно еще чтобы первый этаж, и верхние соседи не шумные. Занялась поисками и довольно быстро нашла, несмотря на жилищный кризис в Голландии. Помогла Вероникина предусмотрительность. Когда стала разлаживаться совместная жизнь с Симоном, она зарегистрировалась на сайте для ищущих социальное жилье. Тогда переезжать не потребовалось – Симон сам съехал. А она осталась на сайте, на всякий случай. Членские взносы десять евро в год, не обеднеет, а стаж идет. К тому же имеет преимущество человека, который переезжая, освобождает квартиру для другого ищущего. Вероника реагировала на подходящие адреса и каждый раз стояла первая в очереди.

Смотреть ездили вместе с Герардом на двухместном скутере, который он купил, когда еще был в силе. Две квартиры не подошли: одна слишком темная и далеко от магазинов, другая в доме со множеством детей и окнами на дорогу. Поехали смотреть третью.

Комплекс «пятьдесят пять плюс». Двухэтажное здание в виде русской буквы П, как раньше расставляли свадебные столы. Только здешние невесты давно потеряли своих женихов, ходили с каталками и готовились к встрече с Тем, Кто Один на всех. Вероника будет среди них самая молодая и мобильная.

В середине П разбит общий сад, с другой стороны каждый житель имеет отдельный садик. Будущая Вероникина квартира – то, что надо. Центральное отопление. Солнечная сторона. Окна гостиной выходят на канал и лесопосадку. По лугу перед окнами ходят утки, гуси и водяные курочки — черные с белыми головами. Птички поют, цветочки цветут. «Вдали от шума городского» и в то же время поблизости от всего необходимого: магазинов, общественного транспорта, парка, бассейна. До моря четверть часа на велосипеде, до Герарда десять минут, как и раньше.

Мечта…

И проблема. Целых две. Первая – отделка квартиры. Сейчас это пустая бетонная коробка, даже пола нет. Жилищная корпорация обновила кухню, душ и туалет, остальное Вероника должна сама. И как можно скорее: пока не переедет, платит за две квартиры. Желательно бы за месяц управиться, но нет гарантии, что управится и за два.

Проблема вторая – переезд. Раньше им занимался бы Герард. Сейчас должна Вероника. Одна, как верблюд в пустыне. Рассчитывать не на кого. Ни друзей, ни денег. Есть небольшие сбережения, но если нанимать профессиональную бригаду, не хватит и половину оплатить.

С чего начинать, за что браться? Не справится она. Зря затеяла…

Стала впадать в тихую панику. Паника — ее нормальное состояние перед принятием решения. Если не ощутит паники, не ощутит прилива сил и отваги, которая города берет. И страны.

Посоветоваться не с кем. Поговорила сама с собой. Убедила – сможет. «У меня есть я, и мы справимся». Переехала же она в одиночку из России в Голландию.

Она с жизнью справилась в одиночку, а уж с переездом…

Была бы цель, а средства найдутся.

На улице под машиной лежал тот самый сосед Сезар, с которым она недавно познакомилась и болтала иногда. Он все время что-то там ремонтирует, значит, рукастый. Вероника спросила, есть ли у него время, желание и возможность помочь. На все вопросы получила ответ «да». Он на все руки мастер — и пол настелить, и стены покрасить, и мебель собрать-разобрать, и унитаз поставить. Вещи перевезет с братом на его микроавтобусе. Старую квартиру подготовит к сдаче с сыном Майклом. И все за очень приемлемую цену.

Надежда взошла над пустынным горизонтом.

Герард обещал помочь финансово, хотя к Сезару отнесся без большого доверия. Что может этот маленький, щупленький турок с головой лысой, круглой и коричневой, как головка у спички. К тому же практически на одной ноге, вторая отрезана до колена. Правда, протез качественный, ходит не хромает…

И работает без всяких скидок на инвалидность. О его неполной комплекции Вероника не подозревала, пока она сам не сказал. Она ему доверилась и не прогадала. Человек достойный. Турецкого происхождения, но с европейским менталитетом. Мог бы сесть на пособие и валяться на диване. А он работает — на одной ноге, как не всякий на двух сумеет. Повезло Веронике.

Ей вообще везет на людей. Хорошие приходят вовремя. Плохие вовремя уходят. Ей нравилось смотреть, как работает Сезар. Со знанием дела и без халтуры. Необходимый инструмент имеет под рукой, умеет рассчитывать количество материала, разбирается в качестве. Мастер на все сто.

Веронике тоже пришлось освоить азы мастерства, чтобы хоть чем-то быть Сезару полезной. Научилась разбираться в красках – на водяной основе или масляной, выбрали на водяной. Разобралась в толщине ламината – пять, восемь или пятнадцать миллиметров, выбрали восемь. Красила подоконники, забивала гвозди или просто сидела рядом, слушала его рассказы.

Рассказывать Сезар тоже был мастер. Его жизнь – сплошная драма, которая продолжается по сей день. Есть люди, которые из драм не вылезают. А как хорошо все начиналось… В двадцать четыре года судьба улыбалась ему во все тридцать два, а может и тридцать три зуба: молодость, здоровье, подруга, престижная работа, новенький скутер мчится быстрее ветра… На том скутере он и врезался в машину, которая заворачивала на велосипедную дорожку и не была видна из-за кустов.

В итоге – тридцать семь операций и полтора года в гипсе. Врачи пытались спасти ногу, но не спасли и отрезали чуть ниже колена. Боль адская, Сезар не спал, не ел. Не жил. Плавал в боли. Врач однажды сжалился и добавил в капельницу героина, сказал «никому не говори». В ту ночь Сезар спал, как младенец.

И пристрастился… Не удовольствия ради, а успокоения для. Наркоманом не стал, употреблял иногда, в разумных количествах. Женился на той подруге, подарил ей Мерседес на свадьбу, исполнял каждое желание. А желания не убывали, наоборот, прибавлялись. И все она недовольна, все ей чего-то хочется. Один дом не нравится, давай другой. Переезжали, порой не успев распаковать коробки. Покупала вещи, как одержимая, принесет домой сумки и даже не посмотрит – что в них, назавтра опять в магазин. Детей рожала одного за другим и бросала на мать. На четвертом Сезар остановился и съехал.

Видеть ее не желал. Узнал потом через общих знакомых – она лежала в клинике для психических, вроде, выздоровела, но вряд ли совсем. Старшего сына Майкла обижала, он не выдержал, ушел жить к отцу. Пособия по инвалидности хватило бы двоим на скромное существование, но сидеть без дела означало Сезару слушать боль в ноге и звон в голове. Невыносимо. По ночам вставал, скреб наждаком двери и рамы, потом красил, потом опять скреб и опять красил…

Потом нашел отвлечение, которое вдобавок приносило доход. Днем подряжался отделывать квартиры, ночью ездил по вызовам, как таксист. Чаще всего вызывала девушка Шантал. За ночь она порой зарабатывала до тысячи евро и щедро платила Сезару. Он развозил ее по клиентам, а утром они вместе курили травку…

Он и Веронике предлагал курнуть. Она отказалась, хотя любопытство едва не перевесило — для писательской практики было бы полезно знать, как действует наркотик. Любопытство – вещь полезная, но оно не имеет границ. Некоторые ученые прошлого из любопытства пробовали на себе действие препаратов и умирали, успев узнать, но не успев поделиться. Бессмысленный героизм Веронике ни к чему. Амбиций получить славу великого писателя-реалиста не имеет. Зато имеет склонность нездорово увлекаться приятными вещами. Увлеклась недавно игрушками на айпэде, зрение попортила. Увлечется наркотиком, еще что-нибудь важное попортит.

«Чем старше, тем тщательнее надо относиться к себе. Я уже ничего не приобрету, а только потеряю. Надо не терять, а стараться сохранить то, что есть. Моя жизнь сейчас, как никогда, зависит от меня».

Сезар курил, глубоко затягивался, задерживал, выдыхал белое, густо пахнущее облако. Обозревал окрестности. Апрель – молодость природы. Молодое небо, молодая зелень, гуси бродят по траве в сопровождении молодых гусят. Семейная идиллия. У него до идиллии далеко. Недавно один албанец предложил заключить фиктивный брак с его девушкой, чтобы привезти ее в Голландию на законных основаниях, обещал платить по тысяче каждый месяц до получения ею паспорта. Заманчиво, но опасно. Налоговая прознает, пособие отберет, вдобавок заставит выплачивать обратно в двойном размере. Слишком большой риск. Хотелось бы не фиктивный брак, а настоящий… Весной хочется того, о чем забываешь в другие сезоны.

— Я бы согласился здесь жить… — сказал Сезар с поэтичным выражением и взглядом.

Он никогда не делал намеков или предложений, никогда не дотрагивался даже случайно до Вероники, но она чувствовала людей на уровне флюидов. С его стороны неслись флюиды симпатии, готовой превратиться в нечто большее. Они отлично ладят. Каждый день вместе, заняты общим делом, болтают, смеются, и в общем-то хорошо проводят время. Когда людям хорошо вдвоем – это лучшая почва для ростков любви.

С его стороны почва вполне подготовлена. Однажды ездили в магазин Икеа, встретили мать и сестру Сезара. Те подумали – он с подругой, да с такой, что позавидовал бы любой здоровый мужчина. Заулыбались Веронике, протянули руки знакомиться. Сезар, инвалид и невезунчик, будто осветился изнутри, вырос на полметра. Не стал рассеивать заблуждение родственниц. Может, они еще окажутся правы…

Не окажутся.

Интуиция подсказывает Веронике: близко не подпускай. Как мастер он замечательный, как мужчина, вероятно, тоже, вдобавок на десять лет моложе. Но. По характеру беспокойный, дерганый, про таких грубо говорят «шило в заднице». Из проблем не вылезает. То его налоговая накрыла, то в тюрьму загребли по ошибке, то квартиру ограбили, то котенка своровали, то заказчик недоплатил. Сплошное невезение.

Невезение – болезнь заразительная. Не надо Веронике. Переболела. Выработала иммунитет. Хотя… Была бы практичной, завязала отношения на время переезда, много сэкономила бы…

Но. Она не из тех, кто расплачивается натурой, кто заменяет любовь на расчет. Прошли те времена. Теперь она не настолько одинока, чтобы хватать первого попавшегося. И не настолько бедна, чтобы платить телом вместо денег. Научилась ценить себя. Ее тело – ее храм, вход в него – по особому приглашению.

Да, она испытывает симпатию к Сезару, но чисто деловую. Личные флюиды их не совпадают. Трепещут в разных ритмах. Вероника не может трепетать в чужом ритме. К тому же у нее Герард есть. У них давно нет секса, но не это сейчас главное.

Главное — узлы надо вязать, вещи собирать. Вещей набралось за двадцать лет столько, что и сама не подозревала. Раскрыла шкафы и ужаснулась. Вроде не имела дома залежей, чтоб не пройти, не проехать. А как начала разбирать да в мешки складывать, да на помойку вытаскивать… Ну чисто вьючный верблюд.

Есть у людей одно незаметное качество – собирательство. Умом понимаешь: вещь давно пора выбросить, но жалко, вдруг пригодится, пусть лежит, место не пролежит. А как соберешься переезжать, так вздрогнешь от количества незаметно скопившегося барахла.

Кое-что из одежды Вероника вообще ни разу не надевала, но или мало стало, или перестало нравиться, или вообще никогда не нравилось, купила потому что со скидкой. С жалостью к потраченным деньгам складывала в мусорные мешки вещи с бирками и кастрюли в упаковке, а также то, что один раз использовала и положила под кровать пылиться: ванночку для массажа ступней, одеяло с подогревом… Дала себе слово новый дом старыми вещами не набивать, скрытые залежи не создавать. Вряд ли когда еще соберется переезжать, но страх опять впасть в собирательство засел надежно.

Встроенный шкаф — колодец бездонный. Из колодца черпаешь, а он не мелеет. Из шкафа вынимаешь, а он и не думает пустеть. К полотенцам, наволочкам, простыням, шторам, которые еще от Симона остались, добавилось свое тряпье. Получилась гора от пола до потолка.

Сколько мешков барахлом набила — не сосчитать. Голова кругом шла, в прямом смысле. Вероника устанет, ляжет на кровать прийти в себя. Пришла, поднялась, принялась за работу. Освободила один шкаф, вздохнула с облегчением. Открыла следующий, а он забит. Будто из предыдущего не выброшено, а переложено в этот. Кошмар. Скатерть-самобранка – сколько ни ешь, еды полно. Сколько шкафы ни освобождай, они полны.

Вдобавок административные дела надо улаживать. Но это с утра, с отдохнувшего ума, за компьютером. Поменяла адрес во всех инстанциях: банк, социальная служба, домашний врач, телефонный провайдер, телевизионная компания, а также вода, газ, электричество… Ох, вроде ничего не забыла, ничего не перепутала. Герард однажды заказывал что-то в интернете и вместо своего адреса дал адрес той самой кафешки, с которой воевал. Хорошо, хозяин отдал посылку без возражений…

Вероника заполняла формуляры, перепроверяла по сто раз, чтобы лишних проблем не нажить на свою многострадальную голову. Проблема не из последних — старую квартиру сдать. Там куча условий, письмо получила от фирмы-владельца на двух листах. Жилье должно быть пустое, только стены, окна и потолок. Ковролин, жалюзи, камин – прочь. Если что-то сама не сможет, пусть нанимает команду и платит, вот вам прайс-лист. Просмотрела на цены. Опять ужаснулась. Если не освободит квартиру на их условиях, не сможет съехать, будет приговорена там жить до смерти. Как в тюрьме, честное слово.

Ой, не переживет она переезда…

Мешки выносит каждый день, а они не уменьшаются. Превратилась в автомат. Не смотреть, а делать. Набивать и вниз, или в машину Сезара, или на помойку. Лестница у нее в квартире — один пролет до входной двери. Лестница крутая, почти отвесная, Вероника и поднималась, и спускалась, обязательно держась за перила. Как-то несла два мешка и не держалась – руки заняты. Устала, потеряла осторожность, понадеялась на себя. Зацепилась пяткой за ступеньку, мешки качнулись вперед, потянули за собой. Упала Вероника и удача, что только с последних трех ступенек. Если бы с верхних — костей не собрала.

Падала доли секунды, но успела пережить целую палитру ощущений: неверие, страх, надежду, которые пронеслись в голове со словами: «нет, это не со мной», «только бы нос не сломать или еще чего», «может, обойдется». Правду говорят: нет ничего быстрее мысли… Приземлилась: щека на полу, руки под животом, ноги где-то сзади и выше. Неуклюжий морской котик плюхнулся на берег мордой в песок…

Вероника лежала лицом в ковролин. Тоже мягко, но не особо приятно. В голове пусто, как у младенца морского котика, который только что вывалился из чрева матери на белый свет. Он приподнимает голову, оглядывается, пытается сообразить — кто я и что делать?

Вероника приподняла голову, заставила себя соображать. Когда что-то резкое происходит, требуется время, чтобы осознать.

Огляделась. Пошевелилась. Осознала: нос цел, руки-ноги действуют, голова тоже. Удачно упала. Успокоилась.

Падение обошлось без переломов.

Переезд обошелся без поломок. Холодильник, стиральная машина и главная ценность Вероники – телевизор системы олед с экраном 140 см, практически домашний кинозал, были перемещены с максимальной осторожностью, установлены, подключены. Попутно узнала еще одну практическую вещь: холодильник надо перевозить только стоя, а если лежа, то фреон растечется, и потом потребуются сутки, чтобы аппарат заработал в прежнем режиме.

Телевизор поставили на дрессуар той же ширины, спиной к панорамному окну, как раз между двумя перегородками. Майкл, сын Сезара, сказал «встал на свое место».

Остальная мебель тоже встала на свое место: обеденный стол у стены, салонный столик перед диваном. Диван в форме угла, к тому же раскладывается. На нем будут спать гости, когда приедут, а пока будет сидеть Вероника с вытянутыми ногами, смотреть — передачи про животных и фильмы про ужасы. Правда ужастики смотрит днем, а вечером боится.

В спальню купила кровать бокс спринг и отдельно матрас, о котором мечтала. 25 см высоты, несколько слоев из специально подобранных материалов для лучшего отдыха спины. В головном отделе вышита корона – знак голландского качества. Матрас – в квартире самая дорогая вещь, спасибо, Герард половину оплатил.

Это первое жилье в жизни Вероники, которое она обставляла на свое усмотрение и вкус. Раньше, в России обставляли не по вкусу, а по блату: что удалось «достать», тому и рады. О едином стиле речи не шло.

Вероникин стиль: спокойные тона, больше дерева и никакого ковролина, собирателя пыли. Создание интерьера – это тоже творчество. На создание квартиры своей мечты не требуется много денег. Должно быть просто, светло и удобно. Глаз отдыхает, тело отдыхает. Не надо кутаться в «медвежью шкуру» или превращаться в капусту. Теперь Вероника зимой и летом будет ходить по дому, как человек. Тепло, тихо, первый этаж, садик. За садиком лужок, водичка, солнечные зайчики скачут. Островок природы посреди города. Рай на земле. Желать большего — наглость.

Переезд – это перемещение не только вещей, но и чего-то другого, неосязаемого. Вероника собрала последние сумки, прошептала «Домовой, домовой, поехали со мной». Не то, чтобы особо верила, но на всякий случай. Переезд она пережила и кто знает, чья в том «вина», кто рисует черные и белые полосы на зебре жизни…

Кажется, Вероника ступила на белую полосу. Старую квартиру сдала за один раз опять же с помощью Сезара. Он и камин вытащил, и жалюзи снял, и ковролин содрал да так, что пальцев потом не чувствовал. Палочка-выручалочка Сезар. А раньше был Герард.

Но что было, то прошло. Времена меняются и не возвращаются. Веронике опять, как когда-то в России, в депрессии, приходится выручать самоё себя. Сейчас легче – она не в депрессии и в стране, где мечты сбываются…

И есть люди, которые помогают за разумную плату. На радостях Вероника предложила помощникам бутылку. Не взяли. Мусульмане. Хорошее впечатление оставили.

А переезд оставил ощущение «Больше никогда, никогда!». То же самое говорят женщины сразу после родов. Но потом забывается, и кто знает… Сейчас самое страшное позади. Вероника довольна. Даже счастлива. Говорят, люди бывают счастливы два раза: в детстве и в снах. И третий раз, когда переедут в дом своей мечты, добавила бы Вероника.

Кажется, Шекспир сказал: мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Сезар сделал свое дело и ушел. У него, якобы, новый бизнес наклюнулся – машины из Германии гонять и перепродавать. Есть подозрение, еще и потому, что его надежды на взаимность не оправдались.

В принципе, дальше можно обойтись и без него. По дому остались мелкие работы, и в саду, но не срочно.

Срочно шторы. Во многих голландских домах на окнах нет штор по модной идее «чтобы больше света». У Вероники идея старомодная: окно без шторы все равно, что человек без одежды. Голое, холодное, неуютное. Тюль делает не только окно, но всю атмосферу в доме, и должна быть красивая, дорогая. Тюль на три окна – в спальню, гостиную и кухню влетит в копеечку, вернее в еврочку. Покупаешь один раз и на всю жизнь, будто в брак вступаешь. Тут брака быть не должно. Нужно заказывать не по первому попавшемуся объявлению, а в проверенной фирме.

Герард посоветовал «Кор.Ковер» — они ему полы настилали, он остался доволен. Замечание в скобках: Сезар настелил не хуже и за половину их цены. Он мастер на все руки, но шторы – не его епархия. Вероника пошла в «Кор.Ковер», выбрала тюль: прозрачный капрон, натуральный цвет, по низу высокая вышивка в виде королевских лилий с загогулинами.

Ждала две недели, предвкушала: окна будут выглядеть по-королевски…

Наконец телефонный звонок.

— Добрый день. Я из «Кор.Ковер». Вы дома? Я через десять минут буду, — сказал молодой голос до того приятный, что у Вероники стало сладко во рту и пролилось в живот.

Вообще-то должна бы привыкнуть к особенности местных мужчин – у них голоса не грубые, не хриплые и часто такого мелодичного звучания, что даже через телефон можно влюбиться.

Чего делать не стоит.

Был один случай, еще в России. Работала в военкомате, отвечала на звонки, когда начальник отсутствовал. Часто звонил мужчина из Светлогорска Калининградской области, разговаривал обаятельнейшим голосом. Вероника думала — артист или ведущий на радио. Непременно должен быть если не красавчик, то далеко не урод. Болтали о том, о сем. Подружились можно сказать заочно. Он приглашал ее в гости, и однажды она решилась.

Увидела его на вокзале и… захотела на том же поезде уехать обратно – в тот же день, нет, в тот же миг. Правда, на характер добрый оказался. Она ходила на пляж загорать, а он носился по магазинам, закупал ей и начальнику рыбные консервы, тогда дефицит был на еду. С тех пор зареклась делать скороспелые выводы. Голос и внешность – это порой две большие разницы.

Звонок в дверь. Открыла. На пороге юный Апполон. Глаза карие, мягко пронзающие, плечи покатые, но не узкие. Весь такой длинный, тонкий, гибкий, как струна. Прикоснешься — зазвучит, задрожит, увлечет в свои ритмы и тональности. Какой странной загогулиной судьбы занесло прекрасного юношу в ее монашескую келью?

Голос и внешность совпали.

Работали единой командой: он вешал шторы, сверлил и тут же подставлял трубу пылесоса, чтобы засосать мусор. Вероника держала пылесос. Потом они пили водку и болтали, как старые знакомые. Он на двадцать три года моложе, пахнет сладко, как дитя, но далеко не так невинен. Она ловила его жаждущие взгляды и опускала глаза, чтобы не выдать воспрянувшую в глубине женщину. Отказать юному богу – какую надо иметь силу воли.

А надо ли отказывать?

Кто-то сказал: в конце жизни мы больше всего будем жалеть о том, чего хотели, но боялись совершить.

Молодого любовника судьба посылает один раз.

И согласиться, и отказаться – одинаковая глупость.

Однажды наступает возраст, когда глупости не только не возбраняются, но приветствуются. Когда следует баловать себя, ни в чем не отказывая, не оставляя «на потом». «Потом» — это сейчас. Упустишь – не поймаешь, и надо успеть вскочить в последний вагон.

Рядом с молодым и здоровым хочется быть молодой и здоровой. Хочется цвести и пахнуть. Рядом с Герардом цвести стыдно. Веронике всегда стыдно, если рядом те, кому плохо. Было стыдно, когда отец смертельно болел, когда брат сидел без копейки…

А не надо стыдиться. Каждому свое. Она живет свою жизнь и за чужую не в ответе. Она переживает за близких и готова помочь, но не должна класть себя на алтарь чужого счастья.

У каждого свой алтарь.

Американцы любят говорить: почему бы нет?

Почему бы не попробовать то, что само идет в руки? Выглядит Вероника отлично. Тело тренированное – наклоняясь, достает носом до колен. Парочка лишних килограмм впечатления не портят. Лицо без морщин. Седина закрашена. Живот в эстетических пределах. Грудь – ее гордость, все еще полная и округлая, на зависть женщинам и на радость мужчинам. Ноги ровные, здоровые, без узлов и синих вен, в щиколотках такие же тонкие, как во времена первой молодости. Сейчас она в третьей молодости и есть подозрение – в своей лучшей поре.

Скоро 60? Эта цифра не имеет к Веронике никакого отношения. Она себя на нее не чувствует. И как она должна себя чувствовать? Ей никогда не было шестьдесят.

Однажды вдруг подумала, что доживет до ста, и испугалась. Сто лет –не такое уж завидное достижение. Это слабость, болезни, немощь. Герарду еще четверть века до века, а он уже болен и слаб. Восстановил вес, но сил не прибавил. Стал похож на Вероникиного отца перед смертью. Так же по-стариковски сосредоточенно раскладывал таблетки в коробочку по дням, чтобы не забыть или не перепутать. Ходил с осторожностью, чтобы не наткнуться на мебель, не споткнуться, не упасть. Надевал тулуп и меховые тапки, чтобы в летний день не мерзнуть.

Часто жаловался. Сердце у него текло в прямом смысле – неплотно закрывались клапаны. Операцию не предлагали. Не настолько плох для оперативного вмешательства, считал врач. Не настолько хорош, для полноценного существования, считал Герард. Завис он между жизнью и смертью. Зависел от всех: от таблеток, докторов, уборщицы, приходившей раз в неделю, Вероники, приходившей каждый день…

Вероника ненавидит зависеть. Она боец. Пусть уже не столь активный, но еще не сдавшийся на милость старости.

Считается, что когда стареют, перестают влюбляться. На самом деле стареют тогда, когда перестают влюбляться.

Влюбиться? Почему бы нет.

Вероника готова. Держит тело и мозги в тонусе, сама определяет свой возраст. Сорок и ни одним днем более. Три года разницы с Аполлоном – не достойная упоминания мелочь.

У них мог бы случиться роман…

Может и случился, но об этом история умалчивает.

От Аполлона остались шторы, сшитые вверху способом «бабочка», и забор в садике, за который она честно заплатила пять сотен. А главная его заслуга в том, что вернул Веронике ощущение активного участия в жизненном процессе, взбодрил желание нравиться и любить. Сверкнул, как молния, пронзил электричеством, заставил сердце чаще биться. Живой дефибриллятор.

Спасибо тебе, Аполлон. Дальше Вероника сама.

Пересмотрела себя в зеркале. Тщательнее занялась лицом, сходила к парикмахеру. Накупила новой одежды – в молодежном стиле, но без экстравагантности, чтобы не выглядеть смешной.

И уехала в отпуск. Покинула Голландию и — все, что там было, осталось за бортом самолета. Cкрылось за облаками. В самолете ощущаешь себя птицей, парящей над землей. В легком теле легкие мысли. Вероника моложе и здоровее Герарда и не чувствует вины. Пока он живет, она помогает – это ее плата за его добро. Когда он будет умирать, она будет держать его за руку, плакать… и не обещать, что когда-нибудь они встретятся «там» и останутся вместе навсегда. Нет, скорее всего он захочет встретиться и остаться с Ивонн.

А Вероника… Она и «там» будет одна. Но неважно. Она выполнит свой долг перед Герардом. Проводит и прошепчет: «Спасибо, что ты был. Моя благодарность безгранична».

Но это потом. Когда-нибудь. Не скоро.

А пока она летит на встречу с Ангелом, на встречу со счастьем.

Двенадцать дней пронеслись, как миг. Счастьем не напьешься. И год рядом с родным человечком прошел бы незаметно. Вероника летела обратно, и счастье сидело на соседнем кресле…

Пока ее не было, Герард умер. В его книге написан эпилог и закрыта последняя страница.

Самолет со счастьем упал и разбился.

Вероника выжила. С трудом.

Отсутствие человека осознаешь постепенно. Он не звонит, не заходит, не рассказывает о своих делах, не спрашивает о твоих. Вакуум. Обычно его заполняют другие люди, другие разговоры. Вероника одна. Сидит в вакууме – как под водой, ничего не слышит и не видит. Не в депрессии, но в потере. Потерю она не заливает слезами или алкоголем, но закапывает глубоко в себя, чтобы достойно похоронить и поставить памятник.

А пока могила слишком свежа, нельзя по ней топтаться, суетиться.

Должно пройти время, чтобы примириться с потерей и опять обрести смысл. Настроиться на новую жизнь, как на новую волну.

Надежда не умирает вместе с человеком. Иногда надеешься на невозможное вопреки логике и здравому смыслу.

А вдруг… Герард… не умер…

Он ее не отпускал. Или она его не отпускала. Грызла себя за то, что в его последнюю минуту не была рядом, не держала за руку. Он все еще незримо присутствовал рядом. Его следы повсюду – на улице и дома. Вон проехал похожий скутер. Вон его куртка мелькнула. Вон кепка. Он ходил в этот магазин, покупал этот йогурт, пил эту колу.

В ее саду его подарок на новоселье – термометр со светящейся шкалой. Этот стол для компьютера и кресло-кровать он помогал ей собирать… Ну как помогал – сидел, смотрел в чертеж и подсказывал «Шуруп А в дырку А1, ключ номер 16». По инструкции кресло могло быть собрано за 2 часа, Вероника возилась два дня, но ведь собрала же. Одна бы ни за что не справилась. Ума не хватило бы. Когда ты один, всегда чего-то не хватает. Вдвоем – полный комплект.

Вероника ни с кем и никогда не чувствовала себя более уверенно, защищенно, даже когда жила с родителями. Герард большой и крепкий, как скала, в любой ситуации был на ее стороне. Поддерживал морально и материально. Далеко не каждый муж служит жене надежной опорой. Люди, подобные Герарду – опора Земли.

«Спасибо, что ты был в моей жизни…»

По субботам они вместе готовили ужин. Вероника делала морской язычок в его любимой манере: обвалять в муке и крепко прожарить, чтобы корочка хрустела. Нарезала салат, а он жарил картошку во фритюрнице. Потом ужинали и смотрели его любимую программу «Касса» — в защиту потребителей. Потом выбирали фильм на Нетфликс, чаще всего тот, где много акций и спецэффектов. Герард любил мощный, насыщенный басами звук, подключил к телевизору дополнительные колонки. Перестрелки, взрывы грохотали, как настоящие… Потом шли спать — он на кровати, она на диване. Порознь, но все же вместе.

Суббота была ИХ день. Маленький праздник среди будней.

Теперь у Вероники не будет праздников. Теперь не «вместе», а одна…

Однажды зазвонил мобильник, вверху стояло «Герард». Надежда сверкнула: жив! И тут же угасла. Звонила его племянница, дочь брата и той самой крысы Анук, спрашивала, придет ли Вероника на церемонию прощания. Нет, не придет. Герард с ними не общался, они считали, что Вероника его настраивала. Вероятно, заходят разобраться, устроить скандал. Им развлечение, ей дополнительная печаль.

И что она забыла на церемонии, где закрытый гроб, ничего не значащие слова и люди, не испытывающие ни малейшей жалости от смерти Герарда? Сидят, скучают, ждут кофе и делают скорбный вид.

Веронике не надо делать вид. И не надо, чтобы ее печаль кто-то видел. Печаль – вещь интимная. Ею занимаются в одиночку.

В одиночку не впервой. «У меня есть я, и мы справимся». Прорвемся. Выдержим. Не будем плакать, раскисать, жаловаться. Будем писать свою книгу и надеяться, что до эпилога далеко. Хотя, конечно, никогда не знаешь…

Как-то пришла домой, вытащила из кармана телефон, вместе с ним выпал клочок бумаги с жирной цифрой «73». Всплыло старое воспоминание, еще со школы: у радистов «73» означает «счастливо». Потом они с подружкой Танькой Корпачевой когда гуляли и расставались, говорили «Ну, семьдесят три!».

«Счастливо»…

Трудно ли быть счастливой в одиночестве?

О чем вы – какое одиночество! Веронику окружают живые существа. Правда, они не разговаривают, зато разговаривает она. Увидела паука на стене, задумалась – убивать не убивать. Вообще она против убийства Божьих тварей, но есть такие, которых лучше в соседях не иметь.

— Ты зря пришел, — сказала и взяла электромухобойку. – Тебе здесь не светит. Наоборот, померкнет. Извини, паук, но тебе кадук.

Нажала на кнопку. Паук со щелчком отправился к праотцам. В своем доме, как в королевстве, Вероника решает – кого казнить, кого миловать. Одна муха не придумала ничего лучше, чем сесть в ее присутствии. На раковину. Унеслась в канализационные дали вместе со струей воды.

На лугу стоит птица не известного сорта: тонкие ноги, длинный клюв, шеи нет, голова лежит на спине. Не журавль, не утка. Гадкий утенок. Вдруг голова стала подниматься, как перископ у подводной лодки. Шея вытянулась и оказалась, как у лебедя. Птица стала в два раза выше и величественнее: на голове хохолок, на шее бахрома, перья всех оттенков серого с переходом в темно-синий. Серебряная цапля. Ходит не спеша, с достоинством. Является каждое утро, смотрит в окно — долго, напряженно. Веронике хочется думать, что это «мужчина». Цапель. Наверное, это заколдованный принц. Пришел пожелать своей королеве доброго здоровья…

Как же интересно наблюдать за животными – не в телевизоре, а в реале. Они далеко не дураки. Птенец водяной уточки с рождения знает, как себя вести. Идет по лугу, щиплет травку одновременно следит за маминым хвостиком и голоском. Заметил крупную птицу в воздухе, услышал мамин вскрик, встал под кустик — так человек спрятался бы под дерево.

Один шустрый воробей задумал построить гнездо на штанге от солнечного навеса. Под навесом сидит Вероника, любуется на садик. Она не против помочь птичке создать семью, но не у нее под носом, вернее над головой. Место небезопасное: навес будет раскрываться, штанга раздвигаться, гнездо разоряться. Прогоняла воробья много раз, а он все возвращался и пытался. Через месяц все же попытки прекратил, наверное сезон свадеб закончился.

Однажды вечером птицы разорались громче обычного, прям до истерики. Вероника глянула в окно. Вдоль берега шел зверь: ростом со среднюю собаку, длинный нос, пушистый хвост — лиса. Вот это да! Дикие звери в городе – известное явление, по телевизору показывали медведей, разоряющих помойки на Аляске, волков и койотов, охотящихся на бездомных собак, но чтобы вот так, в двух шагах… Впрочем, ясно зачем лиса пришла. За едой, конечно.

Которой здесь полно.

Крысы и мыши — настоящий местный бич. Все потому, что борьба с грызунами в частном порядке запрещена, а у руководства не в приоритете. К тому же ведется странным образом. Не всеми доступными способами. Только экологически чистыми и не причиняющими страданий тому, кого надо умертвить. Сумасшествие гуманизма. Наставили по берегам каналов зеленых пластиковых коробок с гуманной отравой внутри, да толку ноль. Туда никто, кроме улиток не забирается.

Как-то у Герарда завелись мыши в саду. Искал в интернете чем бы извести. Яд неудобно — продается ведрами, чуть-чуть используешь, остальное куда девать? Ультразвуковые приборы не эффективны. Клейкая лента удобна, эффективна и экологична, но запрещена: мышь прилипает и мучительно умирает от жажды и голода. Купил обычную мышеловку, положил сыр, поставил. На следующий день нашел в ней мышиную ногу. Больше «гостей» не видел. Наверное, тот инвалид прибежал к своим и сказал: «друзья, в этот дом не ходите, там вредный человек живет, нашего брата ног лишает».

Кто бы Веронику памяти лишил.

Не всей, но фрагментарно.

Писатель Маркес говорил: «Единственный способ жить дальше – не давать воспоминаниям терзать себя».

И не только воспоминаниям, но ошибкам, потерям, обидам, укорам совести…

Проще надо. Простота – закон природы. Дерево не впадает в стресс, рыба не страдает комплексом неполноценности, кошка не задумывается о будущем, птица не складывает крылья от тоски.

Еще раз вспомним мудрейшего Козьму Пруткова. «Если хочешь быть счастливым – будь им!». Другими словами «Ищи счастье не на стороне, а в себе».

Настройся – и наслаждайся.

Вероника настроилась. Действительно. Чего ей не хватает? Живет, как королева в идеальном мини-государстве, где ни войн, ни эпидемий, ни преступлений. Делает что хочет: покупает что хочет, ест что хочет, смотрит что хочет.

Роскошь доступна каждому, вопрос лишь в том – каковы запросы, велики ли желания.

Желания у Вероники вполне реальные и легко достижимые. Ходить на пляж, слушать море. Смотреть на небо, давать имена облакам. Ездить на велосипеде, целовать ветер. Улыбаться навстречу шмелям и бабочкам. Здороваться с утками и лебедями…

И повелела она себе: получать удовольствие во всех возможных проявлениях — недорого или вовсе бесплатно.

Пусть настоящие короли завидуют!

Им приходится платить дорогую цену за обладание короной. Приносить в жертву публичности свое частное пространство. Быть всегда на виду, как манекены в витрине. Улыбаться, даже если кошки внутри скребут. Махать ручкой, как заведенные. Притворяться довольными, когда хочется послать все к чертям. Поддерживать дружбу не от души, а из политических соображений. Делать, что приказывает этикет. Заботиться об имидже, стараться угодить писакам. Недавно они заметили у королевы Максимы на платье узор, отдаленно напоминающий свастику, вой подняли, будто она уже подписала приказ на расстрел…

С ума сойти.

Современные короли – не властители, а почти рабы.

Не надо Веронике за все короны мира. Свобода – ее богатство. Независимость – первый министр. Интуиция – стратег. Честность – тактик.

Посоветовалась с ними и составила программу по поддержанию себя. Пункт первый и единственный: сохранение здоровья — ментального и физического. Ежедневная тренировка тела и ума. Первая половина дня посвящается творчеству, вторая движению: каждый день езда на велосипеде, два раза в неделю плавание. Походы в магазин, уход за садом. А также витамины, прогулки, упражнения на растяжки. И не жрать после шести!

Последнее правило исполняется не всегда… Простим себе маленькую слабость. Мы же не в тюрьме, где возбраняется послабление режима. Иногда можно отступить, впасть в грех чревоугодия. Но чтобы без большого ущерба: отступила, согрешила – на следующий день возвращайся на тропу праведности, то есть здоровья.

Сам о себе не позаботишься, никто не позаботится. Вероника по-прежнему на само-обеспечении, как подводная лодка. Время от времени заходит в порт для подзарядки позитивной энергией и подзагрузки смысла жизни. Ее порт – ее семья. Брат присылает смешные картинки и анекдоты, с его женой они перезваниваются и болтают по часу, Ангел является в костюме принцессы и сообщает о последних новостях детского сада, сын регулярно виртуально навещает. Дни заполнены, скучать некогда.

Нам ли быть в печали!

Когда столько интересного есть в интернете — посмотреть, почитать, поразмышлять. Слава Богу, дефицит на книги остался в далеком прошлом. Вероника читает взахлеб. Открывает новых авторов, любит тех, кто созвучен ее мыслям. Иногда из любопытства просматривает статьи об успешных, крепких духом людях, и узнает себя.

«Самые страшные люди – самодостаточные, нашедшие в себе целый мир и этим миром увлеченные. У них уже нет потребности в каком-либо обществе. Они легко отпускают. Вы можете быть им очень важны, но они не станут терпеть несчастье. Они просто уйдут. Потому что люди со вселенной внутри ничего не потеряют. И не ждите, что они будут без вас страдать. Самодостаточность — это проклятие судьбы и подарок одновременно».

А также единственный способ выжить в одиночестве, добавила бы Вероника.

День рождения она встречала не одна и благодарна тому человеку за компанию. Но он ненадолго. Неплохой, но не ее. Таких она отпускает без сожаления. Даже сейчас. Особенно сейчас. Не нужен ей кто-то — единственно потому, что одна. На безрыбье рак все равно не рыба.

Ей была бы приятней компания Герарда. А если нет его, не надо никого.

Вероника никогда не будет одна в свой день рождения.

Рядом ее верный друг — ноябрь.

Ноябрь… Многие тебя не любят, а я обожаю. И как иначе – я в тебе родилась. Я знаю тебя с детства, а то, что знакомо с детства, остается на всю жизнь. Ты мне близок… почти как человек. Нет, ближе. Ты мне верен и предан, как никто. Ты приходишь всегда в одно и то же время и остаешься на целый месяц. Потом уходишь, но не по своей воле. Часто обстоятельства сильнее нас. Если бы не они, ты остался со мной навсегда.

И я не желала бы лучшего спутника. Не нужны ни ромашковый июль, ни сиреневый апрель. Мне ближе твои застенчивые рассветы, поэтично-туманные небеса, философские листопады. Твоя мудрая неторопливость и чуткая тишина. Мы слишком похожи, чтобы не влюбиться друг в друга.

Я счастлива с тобой.

Ты опять уходишь, но я не грущу. В наш последний вечер я приглашу тебя в гости, залезу с ногами на диван, согрею руки о кружку капучино, положу голову тебе на плечо… Вспомню наши лучшие моменты. Ты всегда поддерживал меня. Плакал дождевыми струями, когда мне было грустно. Ласкал скупыми солнечными лучами, когда мне было тяжело. Подмигивал бликами на воде, когда мне было весело. Ты был всегда. И всегда будешь. Ты постоянен, и я к тебе привыкла. Я в тебе родилась и хотела бы в тебе умереть. Не сейчас. Сейчас рано. Мне еще слишком хорошо с тобой.

Ты уходишь, но я не грущу. Знаю – ты вернешься. Сколько раз – не знаю. Да и неважно. Ты вернешься, и мы опять заберемся с ногами на диван, возьмем по чашке капучино и будем молча разговаривать.

Вспоминать веселое, ждать новое, думать о добром.

Будем грустить, смеяться, грешить, любить, читать, писать, ошибаться, удивляться…

Будем. Просто. Жить.

Автор Ирина Лем

Друзья, все рассказы про Веронику, а также другие мои рассказы и романы читайте на сайте

"Ирина Лем приглашает"

здесь первый рассказ 

"Как Вероника решилась покинуть родину"