Так мало надо для счастья. Рассказ

Друзья, у меня есть несколько рассказов о простой русской женщине Веронике. О чем идет речь. Начало 90-х, распалась величайшая страна – катастрофа, которая затронула миллионы людей, заставила выживать. Каждый спасался, как мог — кто с помощью друзей, кто с помощью родных. У Вероники кроме сына никого. Работы нет, перспективы нет. От отчаяния возмечтала она выйти замуж за иностранца, да где ж его взять в поселке городского типа, затерявшемся в калужских лесах…

Посвящается тем, кто пережил развал Союза, и тем, кто не пережил. 

Почитать все рассказы можно на моем сайте 

"Ирина Лем приглашает" (нажимайте на ссылку спокойно, она проверенная)

1

В левом боку, прямо под ребрами дернуло и тупо заныло, будто какой-то орган завел жалобу — не голосом, а болью. Это нытье Вероника ощущала уже… лет пять. Раньше оно возникало редко, накоротко и не вызывало беспокойства – когда тебе за пятьдесят привыкаешь к таким вещам: там дернет, тут потянет, а то и спину прострельнет. Не бегать же каждый раз к доктору.

В последнее время боль в боку появлялась регулярно, становилась ощутимее и продолжительнее. Игнорировать глупо. Вероника нехотя оторвалась от игрушки на ай-пэде. Она обожала игры жанра «кэшуэл, поиск предметов» — красочно оформленные, заставляющие работать мозги и порой просвещающие. Есть прямо-таки шедевры, где все элементы на высшем уровне: сюжет, картинка, герои, головоломки и, что немаловажно, легкое управление действиями. На таких игрушках Вероника зависала надолго, иногда забывая про вечерний фильм. Сейчас она находилась в середине повествования о злоключениях вампира – симпатичного молодого блондина, который отправился на поиски негодяя, укравшего у него невесту. Чтобы пройти в ворота замка, следовало расплести паутину — любимая головоломка Вероники. Время задания тикало. Не закончив расплетать, она поставила ай-пэд на паузу и подняла глаза к потолку.

Прислушалась ко внутренностям. Прикинула в уме, что за орган ее побеспокоил. Представила примерно их анатомическое расположение – с левой стороны живота, ближе к центру. Точно — не желудок, с ним она проблем не имела и не предполагала иметь: питалась здорово, жевала тщательно, алкоголем и перееданием не увлекалась.

Так. Что еще мы имеем слева? Печень. Нет, она, вроде, большей частью в правом боку находится. Селезенка – знак вопроса, Вероника не сказала бы с определенностью, где она лежит, и вообще для чего предназначена. Точно не почки — они сзади, внизу спины, с двух сторон от позвоночника. Вероятнее всего поджелудочная железа.

Да, она от желудка влево идет.

Вспомнилось некстати: от рака поджелудочной скончалась сестра отца, тетя Маня. Давно, лет тридцать назад. О ее смерти Вероника узнала из домашнего письма. Она тогда жила в Польше, работала в паспортном отделе штаба советских войск, который располагался сначала в Легнице, потом в Свиднице, по-польски произносится «Щвидница».

Мысли поплыли по волнам памяти.

Тетя Маня жила в Москве, куда приехала в пятидесятых годах из глухой калужской деревни Фетисово сразу после школы – работать. Таких приезжих молодых работяг москвичи презрительно называли лимитчиками и старались с ними не общаться. Может, потому она и не устроила личную жизнь. Только трудовую: поступила на Шарикоподшипниковский завод, название это Вероника долго тренировалась правильно выговаривать, и получила комнатку-норку в шумном, подземном общежитии.

Когда вышла на пенсию, в награду за безупречный труд получила комнатку побольше и повыше — в коммуналке на шестом этаже массивного, довоенной постройки дома неподалеку от метро «Автозаводская».

Вероника запомнила оба жилища, частенько там бывала: лет с семи мать брала ее в «продуктовые» поездки в столицу, сначала для компании, потом как помощницу – таскать сумки.

Тогда до нее не доходила абсурдность экономического устройства: продукты, производимые в области, везли в Москву, потом приезжали жители той области и увозили продукты обратно. Чтобы их увезти, требовалось олимпийское здоровье и железная выдержка: проехать на электричке без туалета три с половиной часа, потом целый день бегать по магазинам, потом с сумками опять на электричку, последнюю. Со станции идти километр – в другой конец поселка Иваньково. Выдерживали лишь чемпионы гонки за колбасой.

Мать к ним не относилась.

И не есть бы Вероникиной семье из четырех человек нежной на вкус, розовой на цвет, докторской колбаски, если бы не родственница в столице, у которой можно переночевать. Фантастическая удача, которой не многие иваньковцы могли похвастаться. Мать с Вероникой отправлялись в пятницу днем, чтобы спокойно добраться до тети Мани, а в субботу с ранья закупиться, пока другие провинциалы не явились, и вовремя вернуться домой.

В воскресенье магазины не работали, и суббота превращалась в сумасшедший день. Население города увеличивалось в полтора раза, именно за счет приезжих, с голодными глазами рыскавших по магазинам. Вероника научилась их отличать: они покупали колбасу не граммами, а палками. Будучи маленькой, она не была совсем бесполезной – мать ставила ее в очередь к прилавку, а сама занимала очередь к кассе, эта хитрость экономила кучу времени и вызывала недовольство москвичей. Они шипели, и Вероника ощущала собственную неполноценность как гость, который явился на праздник, а оказалось – его не ждали и не приглашали. И желали поскорее выпереть. Но разве ее вина? В других условиях она бы тоже с удовольствием и достоинством сказала бы продавщице: двести грамм докторской и порежьте, пожалуйста. Но ехать двести километров, чтобы купить двести грамм – вы в своем уме?

Несмотря на гонку, нервотрепку и усталость, ездить в Москву Вероника любила. Это была возможность вырваться из унылого поселковского болота, в котором не происходило ничего — ни плохого, ни хорошего. Годы проходили незаметно, от них не осталось воспоминаний.

В столицу страны она приехала раньше, чем в столицу области. Хорошо, что была еще в том возрасте, когда принимают увиденное как данность и не задумываются – от чего и почему. Иначе получила бы шок, настолько велика была разница между Иваньково и Москвой.

Там она многое увидела впервые. Широкие, заполненные транспортом и людьми проспекты, шумные, многоголосые, в отличие от иваньковской единственной улицы, которая днем вымирала, потому что взрослые были на работе, дети в школе. Дома — не одноцветные, однотипные коробки, а высокие, не похожие друг на друга, и почти все — памятники архитектуры. Витрины во всю стену с нарядно одетыми манекенами, и опять парадокс: одежда, которую они демонстрировали, не продавалась в магазине. Парки посреди города с чистыми скамейками, там сидели степенные люди, которым не надо покупать палками колбасу.

В общественном транспорте полнейший коммунизм: вместо кондуктора аппарат с прозрачной крышкой, рассчитанный на честных пассажиров: бросаешь в отверстие деньги, сам отматываешь билет. Цены Вероника запомнила: автобус пять копеек, троллейбус четыре, трамвай три.

За колбасой и другими деликатесами не всегда ездили своим ходом, иногда в школе, где Вероника училась, а мать работала, организовывали культурные экскурсии в Москву. Так она впервые посетила настоящий зоопарк и покаталась на тележке, которую шустро тянула лошадка-пони. От ВДНХ осталось впечатление чего-то грандиозного: фонтаны с огромными золотыми статуями, павильоны с высоченными крышами-куполами, тротуары широкие, как шоссе. И одни рекорды кругом – самая дойная корова, самый урожайный сорт, самая лучшая ракета. Вероника слушала, смотрела и гордилась родной страной.

Как-то, из любопытства, посетила столичную парикмахерскую – ее подстригли как артистку.

Один раз ходила с отцом в кинотеатр «Зарядье». В Голубом зале смотрели музыкальную сказку «Король-олень». Зал был одет в голубой бархат — кресла, занавеси, стены. В потолке сияли встроенные лампы-звезды. Кресла мягкие и теплые, расположены широким полукругом и пронумерованы. Ряды плавно приподняты так, что впередисидящие не мешают сзадисидящим. Экран широкоформатный – по последнему слову техники. Это вам не заляпанный полотняный квадрат на облезлой, деревянной сцене иваньковского клуба, где скрипучий пол и твердые стулья, пахнущие плесенью. Они без номеров. Чтобы занять хорошее место, лучше прибыть за полчаса и надеяться, что впереди не сядет высокий человек — иначе его плечи и голова загородят половину экрана.

Красивый кинотеатр «Зарядье». Красивый Голубой зал. И фильм был красивый – актеры, пейзажи, костюмы. Добрая, светлая сказка…

Да, Москва – город-сказка.

Поселиться здесь – мечта каждого провинциала.

Мечта, которая не возникала у Вероники. Она в те времена не мечтала о чем-то грандиозном. Была счастлива, что иногда удавалось совершить путешествие длинной в полдня – на электричке, на метро, на троллейбусе и на лифте до тетиной коммуналки. Слова этого она, кстати, раньше не слышала и не знала, что оно обозначает. Много позже увидела коммуналку в фильме «Гадюка» по повести Алексая Толстого. Но тот склочный, захламленный, враждебный к собственным обитателям гадюшник ничем не напоминал жилище тети Мани.

Это была огромная квартира с тремя отдельными комнатами и пятиметровыми потолками. Она совершенно не походила на приплюснутую малометражку, в которой проживала Вероника и другие граждане Иванькова, а также всей Калужской области.

Здесь на квадратных метрах не экономили. Входишь – широкий коридор, по-московски «прихожая», в ней тихо, темно и аккуратно, от того неуютно. Направо кухня, такая просторная, что можно танцевать. Мусоропровод – опять же вещь, не знакомая провинциалам. Ослепительно чистая плита. Три стола на почтительном расстоянии друг от друга. Стульев нет, на кухне никто не ест.

В прихожей первая дверь налево – соседей. Вторая – тети Мани. Прямо – других соседей. Отдельно туалет и ванная комната. Над ванной белая колонка, из нее торчат две, управляющие газом, палочки с черными набалдашниками. Юная Вероника не умела ими пользоваться и однажды, когда сидела в ванне, а вода продолжала течь, чуть не сварилась заживо.

В самый первый ее приезд тетя провела инструктаж. В прихожую без нужды не выходить, громко не разговаривать. В туалете не забывать выключать свет. Дверцу лифта не открывать прежде, чем кабина установится на этаже.

И еще. Телефоном не пользоваться, его установили соседи, Маня за него не платит.

Последнее правило Вероника иногда нарушала втихаря от родственницы и без финансовых последствий для нее. Не могла удержаться от соблазна: телефона она раньше не видела, не говоря о том, чтобы звонить. Выскальзывала в коридор, прислушивалась – не идет ли кто. Поднимала трубку, набирала цифру сто – бесплатный столичный сервис. Механический женский голос торжественно произносил: московское время столько-то часов столько-то минут. Вероника каждый раз удивлялась: откуда женщина в любой момент знает – сколько сейчас времени? Осторожно, чтобы не звякнуть, клала трубку на место и спешила спрятаться в комнатку тети, чтобы не застукали на месте преступления.

Мебель у нее самая простая. Прямоугольная тахта служила днем диваном, ночью постелью. Кровать с низкими спинками, выпуклой серединой и двумя поставленными друг на друга подушками предназначалась для редких гостей, тетя на ней не спала. На стене непременный ковер. В те времена не машина, а именно ковер служил статус-предметом. Он имелся в каждой квартире: или настоящий — плотный, с орнаментом по краю и причудливым рисунком в центре, или кич — тонкий, плюшевый, с белыми лебедями на голубом пруду.

Телевизор «Рекорд» на тумбочке – деревянный куб с экраном, прикрытым кружевным уголком. На телевизоре и тумбочке пластмассовые фигурки, нелепые — слоны, клоун, негритенок с кучерявой головой. И две качественные, фарфоровые, сюжетные, которые Вероника любила рассматривать в деталях. Одна — балерина с красиво уложенными, блондинистыми волосами, в голубой пачке, наклонилась завязать ленту на пуанте. Другая — молодая пара, танцующая лезгинку: он кавказский парень в папахе, одна рука согнута перед грудью, другая вытянута сзади девушки, которая одета в целомудренно-длинное, перламутровое платье.

Днем делать было нечего, в телевизоре один канал, который начинал программы в шесть вечера. Вероника листала журнал «Работница», начиная с последней страницы, где кроссворды и анекдоты.

Вечером она подходила к окну, такому высокому, что если бы встала на подоконник, не достала бы до верхней рамы. Глядела вниз, на город, сверкавший рекламными огнями и шумевший трамвайными перезвонами. Вдыхала терпкий запах темно-бордовых, блестящих, будто отполированных яблок, которые лежали на стеклянном блюде. Они сладкие и мягко кусаются, она раньше не знала, что такие существуют — кроме твердой и сводящей скулы от кислоты антоновки других не ела.

И так во всем. Столица и глухомань. Одни контрасты.

Москва – это отдельный мир, другая Россия.

Заполучить жилье здесь в те времена означало удачу всей жизни. Мать решила привлечь ее на сторону Вероники, прописать ее к тете – та была одинока и в годах. Не получилось. Москва чужаков не принимала. Пришлось придумывать конструкцию. А пока, понимая, что в поселке дочь ожидает одинокая судьба, мать через знакомую в военкомате отправила ее в Польшу.

Когда Маня заболела, родители Вероники взяли ее к себе, а комнату, чтобы не пропадала, мать задумала поменять на однокомнатную квартиру в Калуге. Обмен едва не сорвался: когда пришло время подписывать бумаги, тетя два дня как умерла. Но все обошлось. В той однокомнатной Веронике пожить не удалось, она досталась брату, но это уже другая история…

Тетя умерла от рака поджелудочной. Рак передается по наследству. По косвенной линии тоже? Вероника задумалась. Если не изводишь себя вредными привычками, все равно заполучишь болезнь — наследственным путем. Несправедливо. А если не наследственным, то что за причина могла быть именно у нее?

Вроде, знала она эту причину.

Однажды, пятнадцать лет назад, проживала Вероника в Минске. Приехала туда к мужу-офицеру, с которым была в разводе, потом, вроде, договорились еще раз попробовать. Это были тяжкие годы, в точности по выражению: не приведи Господь жить во времена революций и других массовых потрясений. Случилось потрясение, разрушительной силой сравнимое с революцией – распался Союз. Рухнула экономика, с ней привычная стабильность и уверенность в завтрашнем дне.

На фоне всеобщего неблагополучия напали на Веронику личные несчастья, скопом, как стая волков на жертву: мать умерла, муж все-таки ушел, десятилетний сын перестал расти, свое здоровье пошатнулось. Работу не нашла, еле сводила концы с концами.

Одолели нищета и отсутствие перспективы. Еще одиночество, женское и человеческое. В Минске у нее ни друзей, ни знакомых, не с кем даже словом перекинуться, не говоря — трудности разделить. И помощи ждать неоткуда.

Несчастья спрессовались в стопудовую гирю, повисли на шее и потянули ко дну. Вероника еще бултыхалась в бурном житейском море, но силы заканчивались. Близился предел. Настоящее не устраивало совершенно, будущее пугало. Ночью беспокоилась и не могла заснуть, утром не хотела просыпаться.

Выходила из дома только по нужде: сына в школу проводить и встретить – дорога через лес шла, да в магазин за самым необходимым.

Положительных впечатлений ноль, настроение на уровне депрессии. Состояние хронической подавленности.

В таком состоянии пошла как-то в магазин. По пути глядела в витрины – отстранено, как глядят на глянцевые картинки в журнале: красиво, но недоступно. Взгляд задержался на витрине кафе, где стояли аппетитно раскрашенные кремом пирожные. Слишком аппетитно. Остановилась. Сладости Вероника любила, но умела себя сдерживать. Во-первых – чтобы не расплыться и сохранить «товарный» вид, она еще надеялась выйти замуж. Во-вторых, из-за напряженки с финансами. Выпечка – дорогое удовольствие. Она жила на алименты и распределяла по уму каждый «зайчик» — так назывались белорусские бумажные деньги, потому что на них нарисованы не выдающиеся белорусы, а представители местного животного мира.

Который день стояла жара. Аппетита на пирожные Вероника не испытывала и собралась уже продолжить путь. Тут заметила одно, которое обожала со школьных времен — «картошка». Оно точно так и выглядело – коричневый овал с белыми кремовыми точками, которые изображали проклюнувшиеся корешки. Она не ела его лет эдак двадцать. После школы покупала пару раз в городском кафетерии, потом судьба бросала ее в места, где «картошку» не делали.

Вот так работает память: как знакомые запахи, так и знакомые картинки пробуждают воспоминания. Нежданно-негаданно вернулась Вероника в ушедшее навсегда, беспроблемное время жизни. Ну, относительно беспроблемное. Трудностей в советской действительности тоже хватало, но по сравнению с тем, что свалилось после…

Теперь они казались мелочами, о которых смешно и говорить. С теми трудностями народ легко справлялся. Мяса в магазине нет, съездим на базар. Колбасы нет, съездим в Москву. Стирального порошка нет, обойдемся хозяйственным мылом. Ерунда, потерпим, лишь бы не было войны.

Очарованным взглядом обводила Вероника кондитерскую «картошку». Из чего ее делали, она не знала, да было неважно. Вкуса не помнила, но помнила, что любила ее больше тех сухих, крошащихся коржиков, которые продавала школьная буфетчица тетя Катя.

Все, что связано с детством, свято. Глаза Вероники подернулись ностальгической поволокой. Который год жила она безрадостно и тупо. Отказывала себе в маленьких удовольствиях, а жизнь отказывала ей в больших. Но от постоянных отказов мозг устает. Сдают нервы. Надо иногда отпускать напряжение, радовать себя чем-нибудь, чтобы отвлечься, забыться. Ненадолго, на пять минут. Всплыть на поверхность, хватануть свежего воздуха, а потом – опять…

Но это потом.

А сейчас – вот она, любимая «картошка».

Соблазн слишком велик. Вероника имела строго ограниченную сумму потратить, но при виде старого лакомства самоконтроль дрогнул и ослаб. До такой степени, что купила сразу две «картошки» — роскошь, которую следовало бы списать не на голодный желудок, а на «голодные» глаза.

Она едва дотерпела до дома, съела одну, вторую положила в холодильник. Вкус немного отличался от того, в детстве, но в-общем был похож – не пожалела, что потратилась. Изменения во вкусе Вероника отнесла на объективные причины: другие времена, другое место приготовления, другие кондитеры.

Ночью живот разворотило болями, похожими на те, которые испытывала, когда рожала. Особенно резало в левом подреберье. Едва добежала до туалета — содержимое желудка и кишечника изверглось фонтанами, одновременно. Извержения продолжались всю ночь. В перерывах между приступами Вероника не имела сил даже сидеть, лежала с бессмысленной головой и взглядом, устремленным внутрь себя. Выискивала там причину ожесточенного неприятия организмом поступившей пищи.

Причина нашлась довольно быстро. В тот день в меню, не отличавшемся разнообразием, стояли два вида картошки – пирожное и пюре. От пюре отравления случиться не могло: его Вероника употребляла свежим и регулярно, тем более что белорусский картофель славился качеством и по цене подходил ее нищенскому бюджету. Оставалось грешить на выпечку. Обоснованно. Пирожное стоило недешево, вероятно – лежало на витрине давно, испортилось на жаре без внешних и вкусовых изменений.

Вычислив виновника недуга, Вероника второе пирожное выбросила и с речью осознала – больше она любимую «картошку» в жизни в рот не возьмет.

А приступы продолжались. Теперь извергалась не полупереваренная пища, а одна желчь. Желудок тужился и клокотал от напряжения. Кишечник с ненавистью выдавливал последние капли.

Порадовала себя, называется.

Сходить бы в больницу… Нет, до больницы она не дойдет. Следовало бы вызвать скорую, но Вероника боялась: заберут на промывание желудка и другие процедуры, еще оставят в стационаре на несколько дней. Вариант неподходящий. Она в тот момент находилась в процессе развода с мужем, контакт с ним не поддерживала, родни или друзей в Минске не имела, зато имела сына. Если ее положат в больницу, с кем он останется?

Другого выхода нет, как лечиться самой. И обязательно выздороветь. Ради сына. Если с ней что случится, именно его жизнь, едва начавшаяся, будет перечеркнута и пойдет наперекосяк. Лишиться матери – большего несчастья для ребенка не придумать.

Веронике верилось, что справится. С недомоганиями в собственном организме, вроде гриппа или пищевого отравления, боролась подручными средствами и всегда побеждала. Против гриппа – парацетамол и горячий чай с медом. Против отравления – укрепляющее средство «мезим форте» и мягкая еда.

Вера, конечно, хорошо, но в случае с испорченной «картошкой» методы самолечения применить не получилось. Организм категорически отказывался принимать что-либо внутрь, даже воду. Все проглоченное тут же с рычанием вырывалось наружу.

Про укрепляющие желудок таблетки не стоило и думать. Про еду тем более. За сутки она похудела до анорексичного состояния и походила на обессилевшего зомби со впавшими, бескровными щеками и неуверенной походкой на дрожащих ногах.

Если организм отвергает помощь, значит должен восстановиться сам. Вероника лежала пластом и ждала улучшений.

Через два дня улучшения не наступили. Такого с ней еще не случалось. Когда лежишь и не двигаешься, время тянется лениво, и закрадываются фатальные мысли. Так недолго и скончаться. От истощения и обезвоживания.

Пора действовать. Постановила для себя: если на третий день не почувствует облегчения, все-таки обратится ко врачу.

Как ни странно, душевное состояние Вероники в тот момент не усугубилось, наверное потому, что и так находилось на отметке «хуже некуда». Она не плакала, не жаловалась на судьбу. Наоборот, воспряла духом для борьбы за себя. И за сына.

Методы борьбы у нее были строго индивидуальные, выработанные многими несчастьями. В сложных ситуациях она первым делом впадала в панику, которая активизировала ее мыслительный процесс. Потом начинала искать выход.

Перебрала в памяти все, что знала о народных методах, подходивших к ее случаю.

Вспомнила когда-то слышанные советы о лечении сырым картофелем. Она тогда удивилась, узнав, какое это замечательное природное лекарство. Раньше использовали его при ожогах, для отбеливания кожи, улучшения пищеварения…

Улучшения пищеварения?

То, что нам надо.

По иронии – от испорченной «картошки» Вероника вылечилась свежей. Начала с осторожного приема картофельного сока, отжатого через марлю. Первые две порции вырвались, следующие остались внутри. Воодушевленная успехом, на следующий день попробовала съесть тонко протертую массу – в ней должно остаться больше полезных вещей, чем в соке. Масса была принята желудком. Потом Вероника просто очищала картофелину и ела, тщательно прожевывая каждый кусочек. Пила чай без сахара, с лимоном – для восстановления кислотной среды. Вот, собственно, и все, никаких процедур, таблеток или аптечных витаминов.

Постепенно переворачивающие внутренности боли отступили и напоминали о себе лишь слабыми отголосками. Самочувствие улучшалось ускоренными темпами. Во избежание рецидивов обычную пищу Вероника принимать опасалась, питалась одной картошкой. Через неделю от недуга остались лишь воспоминания. Когда начала принимать нормальную еду, восстановила вес.

И кто там заикался о вреде самолечения?

Но.

Сейчас дергало в том же месте.

Возможно, давнее отравление не прошло бесследно и дало о себе знать — через годы и большие перемены в судьбе Вероники? Возможно, болячка не совсем вылечилась, а затихла до поры до времени. Уселась на каком-то органе в пищеварительном тракте, скорее всего – в районе поджелудочной железы, разрослась потихоньку и решила, наконец, заявить миру о собственном существовании.

Такие болячки называют коротким и страшным словом…

Вероника забеспокоилась. Вообще-то от рака у нее в семье никто не умирал: мать скончалась от скоропостижного инсульта, отец от лейкемии, его брат от почек, старшая сестра от сердца. Одна тетя Маня от рака, она младшая из четверых. Брать ее в расчет и начинать накручивать себя? Или погодить, сначала пройти обследование?

А мысли уже потекли в негативном направлении: время упущено, рак перешел в неоперабельную стадию, кончина не за горами…

Ах, неподходящее время для смерти – подумала Вероника. Только по-настоящему жить начала.

Да, впервые была она по-настоящему, по-житейски счастлива. И спокойна – ни стресса, ни борьбы. Сын вырос, выучился, работает компьютерным специалистом. Сама получает пособие по безработице. На него неплохо можно существовать, если расходовать экономно — этой премудрости она научилась давно.

Проживают вдвоем в трехкомнатной квартире на втором этаже, с отдельным входом. Квартиру оставил ей бывший муж Симон. Оставил в плачевном состоянии, ремонта за двадцать лет ни разу не делал. Вероника после развода задумала обновить жилье. Она сама не рукастая, для больших домашних работ не приспособленная. Собирала потихоньку деньги, нанимала работников. Сначала отремонтировала кухню, стены которой даже не были оштукатурены, потом спальню, комнату сына, и, наконец, гостиную.

Прежде в квартире доминировал ядовито-синий цвет, в том числе на потолке, от чего пространство казалось холодным, ограниченным. После ремонта здесь воцарились теплый бежевый и оптимистичный белый цвета. Квартира посветлела, повеселела и словно расширилась.

Старую мебель экс-муж взял с собой. И хорошо. Она была дешевая, неудобная и сильно попользованная. Покупалась без стиля, вразнобой и увеличивала общую дисгармонию.

Вероника обставилась на свой манер. Современную, упрощенную мебель типа «Икеа» она не любила за безликость и прямые углы. Одно хорошо – что дешево. Но нет души у той мебели. Не создает она уютной домашней атмосферы.

Ее создает, например, стиль «барокко» — округлый и с завитушками. Его Вероника взяла за основу.

Имея скромный бюджет, приобретала вещи по объявлениям. Купила мягкую мебель цвета топленого молока: трехместный диван, два широченных кресла и пуф. Мебель в отличном состоянии – ни пятен, ни повреждений, ни просиженных мест, лишь кое-где неглубокие морщины. В полном смысле мягкая – садишься и как бы утопаешь. С продавцом повезло. Случайно оказалось, что у него русская жена. Он Веронике хорошую скидку сделал: такой набор новый стоил четыре тысячи евро, он продал за четыреста пятьдесят. Вдобавок привез и затащил с другом все вещи на второй этаж.

Низкий, салонный стол и тумбочка под телевизор – из полированного ореха, с красивым, естественным рисунком. Покупала у разных людей, а подошли по цвету и стилю идеально, будто из одного гарнитура. Обеденный стол, стулья и витринный шкаф из темного дерева. В шкаф поставила наборы рюмок: крупные — для белого и красного вина, маленькие — для водки. На нижней полке – три бутылки со сладким итальянским шампанским «Асти» и одна с водкой «Русский стандарт», которую купила как-то в дьюти фри.

Для оживления стен повесила в ряд три картинки с розовыми орхидеями, над диваном антично оформленные часы. Они не имели антикварной ценности, зато подходили к мебели по цвету. В сторонке — собственный портрет, исполненный цветными мелками. Была у нее в школе подружка Танька Корпачева, которая хорошо рисовала. Тот портрет шестнадцатилетней Вероники выставлялся в Центральном Доме искусств в Калуге, потом достался героине. Ее еще раз рисовали — однажды в Ялте, случайный художник на пляже, на альбомном листке. Тот листок Вероника привезла домой, но он со временем затерялся.

Удалось купить плазменный телевизор на девяносто четыре сантиметра по диагонали, опять же со скидкой, и опять же с рук. Практически новый. Владелец попользовался им месяц и решил продать, чтобы приобрести на один размер больше — как раз к очередному чемпионату мира по футболу.

Заключительным аккордом в дизайне интерьера стала огромная хрустальная ваза. Любила Вероника хрусталь – с советских еще времен. Это лучшее украшение любой квартиры, это уют, вкус и радость глазу. Долго искала желаемое, хрусталь давно вышел из моды и в магазинах практически не продавался. Лишь дизайнерские вазы странных форм и расцветок или простенькие, безликие, стеклянные вазы в виде цилиндров.

Кто долго ищет, тот обычно находит. Один антикварный магазин в центре Гааги закрывался по причине плохой продаваемости товара. На витрины выставили среди прочего высокую, сантиметров сорок, хрустальную вазу ручной работы, традиционной формы — поуже внизу, пошире кверху. Вероника купила и поставила на салонный стол. Эти две качественные вещи смотрелись вместе замечательно.

Все. Квартира готова. Вероника назвала ее «мой маленький дворец». Не потому, что шикарно отделана и обставлена, а потому, что отделана и обставлена по ее вкусу. Впервые. В советские времена как было – покупали не на выбор, а что есть. В открытой продаже не было ничего. Только по блату. Или в Москве. Вот и стоял у родителей всю жизнь один гарнитур, привезенный из столицы в тот год, когда Вероника пошла в школу. Мягкая мебель лет через пятнадцать протерлась до такой степени, что самим противно стало смотреть и сидеть. Пришлось заменить. Купили в иваньковском кооперативном магазине по знакомству диван и два кресла с серой обивкой, похожей на мешковину.

Да, живет Вероника в роскоши, о которой в Минске не смела мечтать. Все потому, что в один момент надоело ощущать себя жертвой, не жить, а выживать. Решила круто развернуть судьбу.

И развернула.

Судьба – это не то, что предопределено свыше, и чего нельзя изменить. У нее два лика – злой и добрый. Если поворачивается злым, надо дать ей по морде, чтобы повернулась добрым.

Строже с ней надо. Не подчиняться, а подчинять. Вероника убедилась на своем опыте. Поставила цель – уехать за границу и поперла танком. Ошибалась, падала и вставала. Пробивала стены лбом. И добилась – в одиночку, без знакомств.

Вышла замуж в Голландию.

В сорок два года привыкать к чужой стране тяжело. Да не тяжелее, чем было на родине во времена развала развитого социализма и строительства дикого капитализма. Трудности преодолевала благодаря ранее накопленному бойцовскому опыту, успехов добивалась благодаря природному уму.

На новой родине она сделала все, чтобы быстрее стать самостоятельной — подозревала, что недолго продлится брак с голландцем. Окончила обязательные курсы по интеграции, получила четыре сертификата — с лучшими отметками. Далее ее включили в проект «Трудовой компас» и помогли устроиться телефонисткой-рецепционисткой в районное отделение гаагской Торговой палаты. Параллельно проект оплатил вечерние курсы по данной специальности. Вероника окончила их и успешно сдала экзамен. Сотрудница «Компаса», которая ее курировала, поздравила и прислала на дом букет цветов.

Наверное, для голландцев это нормальный жест, а Вероника расплакалась — ну кто бы с ней так носился в России… Почувствовала благодарность к стране, которая не оставляет своих граждан на обочине. Да, мечта осуществилась, хотя брак с Симоном к тому времени распался, продлившись ровно три года — достаточно, чтобы получить ей голландское гражданство и право на постоянное жительство, а также на заботу правительства.

Работа телефонисткой была временной, предусматривалось, что Вероника будет активно искать постоянную. Она искала и вскоре нашла место административного сотрудника в лошадином магазине «Гипоплаза». Магазин продавал не лошадей, как поначалу думает каждый, а аксессуары для них и для наездников. Дела у предприятия шли не блестяще, и через год ее сократили как последнего поступившего работника.

Четыре месяца сидела на пособии, потом устроилась в фирму, которая называлась немножко несерьезно «Парни». Руководили ею двое мужчин-гомо – Петер и Лео, которые раньше были любовниками, потом интимные отношения прекратили, а деловые сохранили. Они имели в Гааге три магазина, где продавались журналы и табак. В глубине каждого магазина располагалось отделение для почтовых и банковских операций, которое занимало примерно треть территории. Туда требовались новые работники.

Петер провел с Вероникой собеседование, по-голландски «интейк»: рассказал о фирме, задал пару вопросов и сказал, что послезавтра она может начинать. Вышла от него ошарашенная – вроде рада, что устроилась, но совершенно не представляла, что ее ожидает.

Ее ожидали широкие рабочие функции. Не только почтовые — принять-выдать пакет или заказное письмо, еще и банковские, для студентов, для автомобилистов, для пассажиров общественного транспорта… В первые дни голова шла кругом от обилия информации, которую надо было запоминать, а также учиться работать с клиентами, делать три дела сразу и держать под контролем стресс. Вдобавок совершенствовать владение языком.

Училась всему на ходу – Лео два месяца стоял рядом, помогал, показывал, подсказывал. Это было самое сумасшедшее время, которое она пережила в Голландии. Прошла курсы по специальности «работник почтового отделения» – дома, на компьютере, экзамены ездила сдавать в Утрехт. Сдала с первого раза, что удалось не всем коллегам коренной национальности. Очень гордилась собой.

Трудилась два половиной года. Потом наступил кризис, почты были закрыты, принимать-выдавать пакеты стали продавцы магазинов. Веронику уволили, когда ей как раз стукнуло пятьдесят.

Критический возраст для поиска нового места. Поначалу лелеяла надежду что-нибудь найти – с ее-то сертификатами и опытом работы, с энтузиазмом рассылала резюме и ни разу не получила ответа. Жалко. Но не будем спешить впадать в стресс – бороться за существование не придется, в нищету скатиться не грозит. В Голландии сильна социальная тенденция, об обездоленных заботится государство, помогая оставаться на прожиточном уровне. К обездоленным относятся следующие категории: безработные – получают приличные пособия, больные – получают всю необходимую медпомощь, бездомные, в том числе наркоманы – получают бесплатное жилье, одноразовые шприцы и сумму на пропитание.

С потерей работы доходы уменьшились ненамного. Веронике назначили ежемесячные субсидии: на оплату жилья – треть от квартплаты, на оплату медстраховки – покрывает почти полностью, и как одинокой матери с ребенком до 28 лет, проживающим дома. Последняя выплата была отголоском жирных, докризисных лет. Когда правительство занялось экономией, ее отменили одной из первых.

Вроде, логично: нет финансовых забот — отдыхай и радуйся жизни.

Быстро переключиться с активной деятельности на пассивную у Вероники не получилось. Известное явление – люди, вырванные из привычной рутины, начинают ощущать одиночество и ненужность. Десять лет жизни посвятила она интенсивной интеграции в голландское общество, и только начало получаться, как – на тебе! Отправили на покой.

Обидно, столько усилий и, вроде, зря…

Стали ее мрачные мысли одолевать.

В-основном, о прошлом – далеком и недавнем. Вспоминались неприятные ситуации, когда ее незаслуженно обижали в России и в Голландии, кстати, тоже. Ну, в России это чуть ли не в порядке вещей — быть обруганным, обвешанным, обсчитанным, объегоренным.

В Голландии с прямым обманом сложнее, и орать просто так на вас никто не будет. Но есть тут в трудовых коллективах манера общаться так, чтобы исподтишка испортить жизнь. Манера, с которой раньше Вероника не сталкивалась и к которой была не готова. Если выражаться цензурно, называется «мелкая издевка» – подковырнуть другого человека, чтобы выставить себя умником, а его придурком.

Везде, где она работала, находился подлый человечишка с комплексом неполноценности, которому желалось возвыситься за ее счет. Он присматривался и, заметив, что она чувствует себя не совсем уверенно и языком недостаточно владеет, начинал донимать издевками. Начиналось с мелочей: то имя ее исковеркает, вроде – ради шутки, то демонстративно не отвечает на ее приветствие. Дальше – больше, подковыривает при каждом удобном случае.

Много позже Вероника догадалась: чтобы издевки не переросли в травлю, их надо пресекать с самого начала. Единственный способ – вербально поставить обидчика на место. А как поставить на чужом языке, не слишком грубо, но доходчиво? Не знала она. Не сталкивалась раньше. Русский метод – наорать, чтобы человек понял и отстал, не подходил. Опасалась она, новоприбывшая работница, агрессивно выступать против «старожилов». Начальство всегда за них.

Чувствовала себя как собака, которую шпыняют ни за что. Шпыняли все: голландцы, другие иностранцы, мужчины, женщины и даже гомо – приятели начальников. Достойно ответить была не в состоянии и каждый день получала к рабочему стрессу личный: обидно чувствовать себя униженной недалекими людьми — частенько на глазах у клиентов и других сотрудников. Догадывалась, что двигала ими зависть к ее успехам. Веронику ценили хозяева, а за их благосклонность в рабочем коллективе постоянно идет борьба.

Стремление ее очернить, заставить нервничать и делать ошибки особенно проявилось на почте. Когда чаша терпения переполнилась, Вероника написала письмо владельцам фирмы с подробным перечислением обид. Получилось два полных листа А4. Петер был в то время в отпуске, Лео прочитал и отдал на рассмотрение менеджеру по персоналу для дальнейшего разбирательства. Менеджер Элла Бакелар пригласила Веронику на беседу к себе домой, где у нее была выделена комната для должностных функций.

Элла — пожилая еврейка с черными волосами, бровями и усиками выглядела удивленной. Внутренние конфликты редко возникали в сплоченном коллективе фирмы «Парни». А если возникали, то их улаживали переговорами в столовке на втором этаже. Написать письмо, да еще такое подробное – это почти восстание против устоев.

Подробно обсудив с Вероникой каждый пункт претензий, Элла сказала:

— Письмо подробное и обоснованное. Но ты же понимаешь, что ничего не добьешься, начальник будет стоять за своих старых работников.

— Понимаю. Тогда я уйду.

И она уже собралась уходить, да подоспело закрытие почты. Веронику уволили не «по собственному желанию», а по объективной причине, что сыграло в ее пользу при назначении пособия по безработице.

В первую же неделю после увольнения она получила открытку от Эллы с картинкой – поднятый большой палец. С обратной стороны открытки короткий текст, в котором она восхищалась способностью Вероники стоять за себя и выражала надежду, что та скоро найдет новую должность.

Дружественное письмо. Оно немного сгладило впечатление от ее коллег по фирме.

Надо сказать, что на всем жизненном пути встречала Вероника намного больше хороших людей, чем ядовитых. Но почему-то, когда села дома, вспоминала только тех, кто нанес обиды.

Наверное, потому, что от безделья тупеют.

Приходили на ум создавшиеся много лет назад критические ситуации, которые могли бы по-другому закончиться, если бы не какая-нибудь мелочь, позволившая обойтись без крупных неудач. Вот пример. Вспоминался последний вечер перед эмиграцией — визы в паспортах, билеты куплены. Сыну шестнадцать лет, он ушел отмечать с друзьями отъезд и еще не вернулся. Вероника беспокоилась – завтра рано вставать, длинная дорога впереди: из Иванькова в Калугу, потом в Москву, потом в аэропорт, потом в Амстердам. Надо хорошенько выспаться. Время позднее, а сына нет, вдруг там напьется и проспит? Из-за его глупости останутся они здесь и пропадут…

Отец Вероники ходил его искать, нашел и привел, кстати, трезвого. Случай закончился хорошо, но она в который раз прокручивала его и переживала, от чего испуганно билось сердце.

Спрашивается – зачем?

Вспоминалась всякая мелкая гадость. Когда в Калуге ее обругала бабка, продававшая газеты с лотка — лишь за то, что Вероника спросила цену и сказала «дорого». Или когда в Гааге на почте клиент бросил ненавидящий взгляд, узнав, что она русская. Она не догадывалась, что многие на Западе до сих пор ненавидят русских — практически ни за что, по привычке, оставшейся с холодной войны. Потом, когда спрашивали, говорила, что из Польши.

Кстати, про Польшу. В конце восьмидесятых это была дружественная страна, в которую было попасть легче, чем в другие страны, говорили «Курица не птица, Польша не заграница». Там произошел немножко стыдный случай. Вероника только приехала работать, пошла в субботу на танцы в «Дом офицеров» и пригласили ее одновременно двое парней — русский и поляк. По правилам следовало отказать обоим, но не знала она, пошла танцевать с иностранцем. Почему? Это был первый иностранец в ее жизни…

Дома осознала ошибку. Стало неловко, что обидела своего, и лицо загорелось от стыда. С тех пор – как вспомнит, так краснеет, третий десяток лет уже.

Ну не глупость, доводить себя до сердцебиения и краснеть — от воспоминаний?

Собрать бы все те случаи, ситуации, взгляды и задвинуть на полку с «невостребованными вещами», чтобы никогда за ними не возвращаться. Да память, как нарочно, вытаскивала именно их.

Вдобавок напали страхи.

Стала она чаще оставаться одна: сын выучился на компьютерного специалиста, нашел клиентов в Европе и частенько отлучался из дома на неделю-две. Вероника боялась, как бы с ним в дороге чего не случилось – все эти сообщения о падающих самолетах, сталкивающихся поездах, садящихся на мель кораблях… Действуют на нервы. Отпустить от себя ребенка – проблема каждого родителя. Потребовалось время, чтобы осознать, что сын взрослый и такой же самостоятельный, как она.

К дневному одиночеству добавилось ночное, и обуял детский страх темноты. Раньше по ночам тревожили чисто практические вещи: как выжить на старой родине, как привыкнуть к новой. Теперь жизнь поспокойнела, а привычка тревожиться осталась. Опять глупость — даме за пятьдесят, а она темноты боится…

Днем самой было смешно, а ночью по-прежнему страшно. Она стыдила себя и пыталась бороться. Борьба проходила с переменным успехом. Когда Вероника побеждала, засыпала быстро и не прислушивалась к каждому шороху и непонятно откуда исходящему звуку. Когда темнота побеждала, Вероника попросту оставляла гореть настольную лампу, хорошо – там экономичная лампочка сидела.

Беспокойство нападало не каждую ночь, а периодами — то усиливаясь, то ослабевая. Вроде морских волн, наступающих и отступающих в замедленном темпе.

Кто у нас заведует приливами-отливами?

Правильно, Луна.

Однажды вечером Вероника щелкнула выключателем, а кромешной темноты не наступило. В незанавешенное окно лился свет — мощным, белым потоком. Сначала не поняла, откуда. Подумала, от уличного фонаря. Нет, не может быть, с той стороны сады, фонарей не имеется. Неужели ночное светило сияет на полную мощность?

Открытие. Вероника и не подозревала, что Луна способна поспорить яркостью с самим Солнцем. Если бы она имела его размеры, наверняка затмила бы…

Ерунда. Ее свет – его отражение.

Все равно интересно. Подошла к окну и встретилась взглядом с ней – вечной спутницей Земли, ее младшей сестрой. Нет, неприкаянной дочерью, ведь родилась она из земного чрева. Широколицая, полная Луна весело глядела с чистого, синего неба прямо на Веронику и будто посылала привет своим белым протуберанцем.

От ее холодного луча потеплело на душе: Вероника не одна в ночи. Долго смотрела она на Луну-подружку, вроде, хотела что-то спросить. Ночью почти не спала, так, поверхностно – забудется, вздрогнет, проснется. Не страх одолевал, а размышления.

Оказывается, они связаны мистической связью — когда Луна не спит, Вероника не спит тоже. Пришлось смириться. Наверное, Хозяйка Ночи имеет на нее особое влияние — как на все водосодержащие субстанции, к которым относится и человек.

Когда разобралась, страх темноты прошел. А от негативных воспоминаний нашла оригинальное и действенное средство — писать.

Идея пришла случайно. Одна российская газета объявила для читателей конкурс рассказов. Вероника прочитала некоторые и подумала «я могу не хуже». Про что писать? Не проблема. С ее жизненным опытом тема легко найдется.

Рассказик получился небольшой, в полторы печатные страницы, полностью сфантазированный. Отправила в редакцию и почувствовала удовлетворение. Стала разбираться, откуда оно – конкурса-то еще не выиграла.

Разобралась: не выигрыш важен, а процесс.

Процесс со всех сторон положительный. Голова делом занята, некогда глупостями заполняться, хозяйку пустыми тревогами терзать. И для мозгов полезно – их надо напрягать, чтобы не рыхлели от безделья, не впадали в старческое слабоумие. Которое наступает… когда? У всех по-разному. Но после пятидесяти каждый человек в группе риска.

На рассказе Вероника не остановилась. Напало вдохновение, решила за большой роман взяться. Она его давно в голове писала, по вечерам, лежа в постели. Вернее, не писала, а представляла – как фильм. С собой в главной роли. Раньше у нее была привычка перед сном прокручивать события прошедшего дня. Но события происходили безрадостные, от них Веронике хотелось не спать, а плакать. Научилась переключаться с реального на фантастическое. Ложилась и будто включала свой внутренний кинотеатр – смотрела новую серию или возвращалась ко вчерашней, в которую что-то добавляла или еще раз просматривала понравившиеся эпизоды. Постепенно они составились в целую историю — с героями, диалогами, стройным сюжетом.

Романтическая обстановка: девятнадцатый век, старорежимная Англия. Красивая, но бедная девушка пытается честным путем заработать на хлеб. В нее влюбляются мужчины, и каждый хочет то, чего не хочет она. Дорога к настоящей любви будет долгой и окончится обязательным хэппи эндом…

В тяжкие времена это был ее личный способ ухода от действительности, ее настоящая жизнь, в которой присутствовало то, что не присутствовало в потусторонней жизни, то есть по ту сторону сна.

Наверное, правду говорят, что все приходит в свое время. Лет десять писала Вероника в голове свою историю и думать не думала переносить на бумагу. Но вот звезды сошлись и вдохнули желание писательством заняться.

Роман писала от руки. И от души. Не отвлекалась на посторонние мысли — что не своим делом занималась или возымела безумные планы присоединиться к когорте избранных творцов литературы, «инженеров человеческих душ». Не думала она ни к кому присоединяться. Избранные пусть там и остаются — в своей «когорте», а Вероника сама по себе.

О новом увлечении близким не сообщала. Идея начать «творить» свалилась внезапно, самой бы сперва привыкнуть. Вероника – писатель? Или как это будет в женском роде – писательша? Смешно звучит. Нет, писательница, наверное. Точно, это слово изменяется по аналогии с учитель-учительница. Вот если бы ей вздумалось стать дирижером, то да… Загвоздка получилась бы с названием, так же как с режиссером или менеджером — они в женском роде не существуют.

Нет, все это несерьезно, конечно. Становиться писателем амбиций не имела, слишком ответственное это звание, громкое. Даже чуть-чуть гламурное, подразумевает шумиху вокруг — телепрограммы, интервью, встречи с читателями. Робкой по характеру Веронике не подходит. Нечего ей делать в компании «мастеров пера» — специального образования нет, опыта работы тоже.

Имела совсем другой опыт. Начала трудовую деятельность сразу после школы, в неполные семнадцать лет. В советские времена работу было найти легко, хорошую – по блату. На одном месте Вероника долго не задерживалась, перелетала с места на место подобно шарообразной травке «перекати-поле». Не по своей воле летала, мать ее дергала, договаривалась со знакомыми. Иди в поссовет, там платят на десятку больше. Иди в рабкооп, там продукты и другой дефицит. Иди бухгалтером на завод, он рядом с домом…

Кем только Вероника ни работала! До развала страны все больше по административной части. После — выбора не было, соглашалась на любую работу, лишь бы деньги платили: убирала туалеты на вокзале, вытачивала на станке режущие диски стеклорезов, возилась в грязи — на овощебазе, стояла по колено в отбросах, вычищая мусоропроводы многоэтажного дома…

Единственное, что как-то связывало с писательским делом – любовь к книгам, родившаяся в детстве и не ослабевшая с годами. Веронике повезло: ее читательский вкус не испортило так называемое «бульварное чтиво». Во времена жесткой советской цензуры его попросту не существовало. Зато существовал дефицит на хорошие книги – книжных магазинов полно, а купить произведение известного писателя, советского или зарубежного, невозможно. Одна пропаганда – тома Маркса, Ленина на самом видном месте, к ним потом присоединился писатель Брежнев.

Любителей чтения спасали библиотеки, Вероника посещала две – школьную и поселковую. По большому знакомству родителям удалось подписаться на серию «Всемирная литература». Те книги в глянцевых суперобложках и с профессиональными иллюстрациями составили домашнюю библиотеку – из мировых и отечественных шедевров. Их называют скучным словом «классика».

Слово скучное, а читать одно удовольствие. Вероника приходила из школы и, едва перекусив, ложилась в свою любимую позу — на живот и погружалась в мир очередного классического творения. Читала запойно, не замечая пролетавших часов. Отвлекаться некогда, сюжет увлек, она — непосредственная участница событий. Юная дочь плантатора, тайно влюбленная в отважного индейского вождя Оцеолу, пишет ему письмо – по Майн Риду. Участница полета на Венеру, ведет атомный танк «Мальчик», исследуя Страну Багровых Туч – по Стругацким. Красавица-цыганка Кармен, которая гордо курит сигару и обводит вокруг пальца очередного влюбленного мужчину – по Просперу Мериме. «Ариэль», «Таис Афинская», «Белый Клык», «Два капитана»… Это фантастика и романтика, которая обязательна к прочтению в молодые годы. А «Бродяги Севера» про медвежонка Неву и щенка Мики, оказавшихся скованными одной цепью? Только начните и – не оторветесь.

Мечты и впечатления развивают душу. Вероникина чувствительная душа завяла бы на корню, если бы не книги – они радовали, развивали, увлекали в свой мир. Там жизнь на повышенных тонах, бурлящая, щекочущая нервы. Там приключения, страсти, борьба и вообще смысл. Которого не существовало в Иванькове — поселке городского типа, затерянном в лесных дебрях и застойном до тошноты. Там годами ничего не менялось кроме времен года, и каждый раз Вероника удивлялась – как это природа не забыла заглянуть к ним в леса, чтобы одеть деревья по сезону.

Единственное развлечение – пройтись вечером туда-сюда по дороге. На одном конце ее Вероникин старый дом и двухкомнатная квартира, где по ночам ходили крысы. На другом конце школа с болотно-зелеными стенами внутри, от которых веяло тюрягой. Десять лет протопала Вероника по маршруту «дом-школа-дом», как заключенная — ни шага в сторону, ни прыжка на месте.

Отклониться от маршрута невозможно, план поселка до примитива прост: дорога, вдоль нее дома – это единственная поселковская улица, названная незамысловато Иваньковская. Мест для проведения досуга нет. Клуб на вечном ремонте, спортивных секций не организовано, про кафе не слыхали. Как тут не отупеть? Школьные годы вспоминались Веронике как монотонная отсидка на уроках и дорога два раза в день – то залитая дождями, то засыпанная снегом, то расхлябанная от паводка, то завихряющаяся пыльным столбом. Редко чего радостного происходило, даже в праздники. Один и тот же стол. Одни и те же гости. Одни и те же разговоры.

Одна и та же дорога…

Один раз Вероника подумала: жизнь скучна, в ней все заранее предопределено и одинаково для каждого: окончить школу, создать семью, родить детей, работать до пенсии, потом сидеть на лавочке и ждать смерти. Так жило большинство граждан поселка. Но ведь существует мир за пределами Иванькова!

Мечтала когда-нибудь уехать, чтобы увидеть и испытать другую жизнь, настоящую.

Любила писать сочинения по литературе – единственному предмету, который давался ей легко. Писала грамотно, хотя правил никогда не учила, зато читала столько, что правильное написание запоминалось автоматически. Однажды даже преподала урок учительнице русского языка Вере Анисимовне. Та сказала, что название рыбы пишется как «нататения». А Вероника знала — «нототения», как раз накануне сверялась со словарем. Не побоялась пойти наперекор и написала по-своему. Вера Анисимовна перед всем классом признала ее правоту. Вероника была тихой, стеснительной, но уже тогда проявилась эта черта – не принимать слепо чужие высказывания, пусть и от высокопоставленных людей. В армию бы ее не взяли с таким критическим настроем. Там установка четкая: «Я начальник — ты дурак. Ты начальник — я дурак», как ей потом муж-офицер объяснял…

Пожалуй, школьные сочинения – ее первый писательский опыт. Могла без черновика обойтись, сразу начисто. Вера Анисимовна заподозрила, что дома кто-то из взрослых помогал ей, стала задавать писать на уроке.

Легко! Вероника успевала накатать несколько страниц, да еще проверить на ошибки работу соседки по парте. Ее сочинения, стройные и завершенные, учительница в качестве примера зачитывала перед классом.

Писать ей просто нравилось. В сочинениях она делилась впечатлениями о прочитанном. В подростковом возрасте возникла необходимость делиться вопросами, сомнениями, обидами, которые переполняли ее эмоциональную душу. Для скрытной Вероники они были слишком интимны, чтобы кому-нибудь рассказывать. Завела дневник — изливать мысли, толпившиеся в мозгу. Года через два перечитала и ужаснулась: ее самое нутро стояло нараспашку. Выбросила дневник, научилась переживать молча. Больше никогда ничего не писала, за исключением редких писем домой из Польши.

И продолжала фантазировать на тему: что было бы, если бы имела невозможную возможность – прежде, чем появиться на свет, выбрать век, страну и родителей. Так составился один сюжет, идеалистический и жутко романтичный.

Никогда не приходила мысль его записать. В России было не до того: пыталась построить жизнь «как у всех» — замуж выйти, ребенка родить. Потом пыталась выжить. В Голландии поначалу тоже было не до того, со всей имевшейся энергией пыталась интегрировать в местное общество.

После увольнения с почты пришлось интегрировать в безработную жизнь. Взялась за творчество не из необходимости зарабатывать деньги, как на всех предыдущих работах, а скорее из любопытства — получится ли?

Начинала тяжело: окружает голландский язык, по-русски разговаривала мало, не писала вообще лет двадцать или больше. Слова разбежались, некоторые забылись. Но как говорится «упорство и труд все перетрут». Постепенно стало получаться, и занятие увлекло. Роман, который она несколько лет писала в уме и только для себя, был перенесен на бумагу и почти закончен. Следующий этап — публикация. Это несложно. В издательства обращаться нет смысла, там неизвестных авторов не печатают. Договорилась с сыном — сделает персональный сайт, там она будет выкладывать свои произведения. Бесплатно. Потому что писательством денег не заработаешь, да они по большому счету не интересовали.

Что бы она с ними делала? Слава Богу, не нищенствует. Получает помощь от государства, которой хватает на ее скромные потребности. Квартира есть, обставлена. Машины нет и не надо. Путешествовать? Не любит она. У дальних поездок лишь всего плюс – увидеть своими глазами нечто экзотическое и сфотографироваться на его фоне. Минусов куча. Упаковывать, распаковывать и таскать чемоданы, которые становятся неподъемными, даже если наполнены только самыми необходимыми вещами. Ночевать в чужих местах, в которых уже отночевали тысячи других людей и неизвестно – здоровых ли, чистоплотных ли. Платить совершенно сумасшедшие деньги за чашку капучино или миску салата. Выстаивать вонючие очереди в загаженные туалеты, которые вдобавок не всегда удается найти. Самое же противное — ходить целыми днями от одной достопримечательности к другой, не присев, не отдохнув, потому что за короткий срок надо увидеть как можно больше, и гиды торопят, а к вечеру ноги ломает, и в голове гудит.

«Удовольствие» в кавычках. В свое время она поездила по России, повидала красивейшие места и памятники архитектуры, посетила известные музеи, усадьбы талантливых русских людей: Спасское-Лутовиново, Ясную Поляну, Поленово. Тургенев, Толстой, художник Поленов были признаны при жизни и имели достаточно средств, а жили в простых деревянных домах в окружении скромной русской природы. Никаких дворцов. Толстой трудился в подвальной комнате, в полнейшей изоляции и тишине, а могила его – холм среди деревьев. К ней едут люди со всего света уже сто лет, и еще сто будут приезжать…

Лучший способ путешествовать – на диване вместе с телевизором. Одни выгоды: чемоданы не таскать, туалет под боком, кофе в неограниченном количестве и практически бесплатно, спальня чистая и сугубо личная.

Но это вечером. Днем занимаемся вдохновенным трудом, без выходных и отпусков. Нет, это не труд, а новое увлечение. Оно появилось, когда совпали кусочки судьбоносного пазла: жизнь на новом месте устоялась, стресс отступил, сердце перестало тревожиться о будущем.

И о прошлом.

Борьба за выживание окончена блестящей победой Вероники: сын вырос и определился, собственная судьба повернулась улыбчивой стороной, обещавшей спокойные годы до пенсии и после. Казалось бы, теперь ничто не должно мешать. Откуда же неопределенного происхождения боль и ощущение, что внутри поселилось что-то чужеродное, не положенное присутствовать?

Впрочем, не совсем «вдруг». Первые звоночки поступали давно, но Вероника не обращала внимания — жить не мешает и ладно. Скорее всего возраст дает о себе знать, по голландской народной поговорке «старость приходит с недомоганиями». Хотя какая старость? Едва за пятьдесят. Старухой не выглядит и не ощущает себя: за лицом ухаживает, фигуру сохранила, правда от сидения дома немножко расплылась, но, в общем, в норме. Полна творческих планов и энергии для их выполнения. Одно «но», с которым, как ни крути, приходится считаться: чем годов больше, тем здоровья меньше. Климакс к тому же…

Ой, не туда занесло. Климакс — не диагноз, а данность, к неполадкам в подреберье отношения не имеет. Обижаться на него Веронике грех, протекал в щадящем режиме. Приливы возникали редко, ненадолго, в неагрессивной форме. Перепады настроения удавалось держать под контролем. Потливость не беспокоила. Что еще обычно упоминают в страшилках про период угасания детородных функций — хрупкость костей, угроза перелома шейки бедра?

Не так страшно, как кажется на первый взгляд. Прошли времена, когда при переломе тазобедренного сустава человек оказывался на полгода прикованным к постели. Медицина в Голландии на мировом уровне. Кстати, недавно фильм документальный показывали – про последние достижения местных разработчиков. Они создали такие протезы, что пациенты после операции встают на следующий день. Выписываются на третий. Отправляются домой буквально своим ходом.

Лучше бы вместо недомогающего органа в животе шейка бедра стерлась, было бы в контексте возрастных изменений…

Последнее время нытье возникало после еды, когда Вероника спокойно сидела или лежала на левом боку. Разные мысли приходили. Самые пессимистичные не хотелось развивать, на что-то безобидное списывать уже неудобно — походит на политику страуса.

Недавно все-таки заставила себя сходить к домашнему доктору по фамилии Брайс. Он примерно ее возраста, выглядит здоровым, выслушивает пациентов со вниманием. Объяснила, где болит. Брайс осмотрел живот, прощупал, прослушал стетоскопом. Ничего не нашел. Спросил – что хотите? Вероника – направление на обследование ультразвуком. Выписал.

Записываться на прием в больницу надо самой – обычная практика. Была среда. По телефону спросили, куда она хотела бы попасть: завтра в районный филиал, или через две недели в главную больницу. Естественно, выбрала филиал. Он расположен чуть дальше от дома, но это неудобство небольшое: тратить деньги на проезд и время на ожидание трамвая ей не придется. Передвигалась по городу на самом подходящем транспорте для финансово сознательного человека – велосипеде. До филиала добираться около получаса против пяти минут до больницы – не страшно, прокатится с удовольствием, особенно, если с погодой повезет.

С погодой повезло. В четверг сияло буйное, сентябрьское солнце. Оно будто сознавало, что на дворе последние погожие деньки, и желало их хорошенько прогреть и осветить. В России этот период называется «бабье лето», здесь не очень поэтично «после-лето». Голландцы – народ практичный, на эмоции время не тратящий. Наверное, потому и процветают, что рационально к вещам относятся. Романтичная подоплека «бабьего лета» их не трогает. А ведь именно в том периоде Вероника находится: весна и лето ее прошли, осень пришла – пора увядания. Но увядать погодим, есть еще силы и желание радоваться жизни.

Как просто устроено: если светит солнце, то и настроение хорошее.

На рецепции ее записали в компьютер и отправили ожидать вызова на процедуру.

Ожидание длилось долго, вот уже вызвали пожилого мужчину, который пришел после, и Вероника заволновалась. Забыли про нее? Не пойти ли на рецепцию, спросить?

Ладно, посидит еще немного.

Ждать всегда противно, особенно в больнице. В голландских больницах ничем специфическим не пахнет, но все равно нездоровая атмосфера – озабоченные доктора, пациенты с мученическими лицами, кое-кто в креслах-колясках. Насмотрелась на них Вероника, и беззаботное утреннее настроение растворилось.

Усугубил его сидевший рядом дядька индийского типа, одетый по-европейски. Убивая время, он смотрел на телефоне видео свадьбы и включил слишком громко звук. Сначала слышались шумы и голоса, потом заиграла музыка. Однотонностью и заунывностью она больше подходила для похорон. Дядька захлюпал носом и стал растирать слезы по лицу. «Хороша» свадьба, если так печально на нее смотреть… Не хватало, чтобы он вслух разрыдался и запричитал, подумалось Веронике, у которой от его расстройства свои кошки заскребли.

Через несколько минут ее будут обследовать ультразвуком, кто знает, что он покажет? Определенно – ничего хорошего. Факт тот, что внутри у нее что-то сидит. И мешается. Хорошо, если нечто доброкачественное, но на это надежд мало. Вдруг у нее именно то, что она подозревала, но боялась произнести даже про себя?

Очень вероятно.

Нет, невероятно. Потому что – от чего? Вероника вела здоровый образ жизни: не пила, не курила, питалась разнообразно, двигалась достаточно, дышала полезнейшим морским воздухом, от которого, говорят, до ста лет дожить можно… Значит, если здоровье пошатнулось, причина кроется не в настоящем.

Видно, сказались прошлые потрясения.

Специалисты говорят, что немного стресса полезно для здоровья. «Немного» — это не про Веронику, в турбулентные годы конца двадцатого века она испытала его с лихвой. После развода уехала из Минска домой, в то самое Иваньково, и попала в разгар «шоковой экономики», самым шокирующим в которой было чуть ли не каждодневное повышение цен.

При социализме жила Вероника обеспеченно, теперь оказалась в такой нищете, что хоть вещи из дома продавай – как в войну. Приближалась зима, ребенку ботинки нужны, шапка, а лишнего рубля нет даже себе на корвалол. Занять не у кого, соседи в том же положении, а то и хуже – на работу ходили, а зарплат месяцами не получали. Пенсионерам пенсии не платили. Сколько людей тогда умерло, которых она с детства знала! Вдобавок переживала, что сыну через несколько лет в армию идти, а всем известно – что там творится…

Она едва выдерживала. Будущее виделось мрачнее настоящего. Угнетенное настроение не покидало. Бессонница и нервозность приняли хронический характер, с психикой начались проблемы. Беды не давали передышек, и стала она сдавать — болячки, самые непонятные и ниоткуда, липли одна за другой. Выздоровление задерживалось или вообще не наступало.

В конце концов тело отказалось от чисто женских функций, слишком рано — ей едва тридцать четыре исполнилось. Позднее Вероника прочтет, что это защитная реакция организма на длительный стресс: прекращать жизненно не важные функции, чтобы сохранить силы для общего выживания.

Как нельзя вовремя удалось выйти замуж заграницу. Там начавший было угасать организм воспрял с новой силой и за пару лет полностью восстановился. Удивительно. Она ощущала себя крепче с каждым днем, даже гриппом перестала болеть. Раньше он как минимум два раза за зиму укладывал ее в постель на неделю — до такой степени ломало кости и голову. И как не ломать, когда после работы стояла на морозе час-полтора в ожидании автобуса до Иванькова, а потом шла домой на бесчувственных ногах. Автобусы всегда переполнены, обязательно находился кто-нибудь простуженный, чихнул – и пожалуйста! – назавтра грипп в особо тяжкой форме.

В Голландии с ее благодатным морским климатом Вероника про грипп забыла, даже головные боли не беспокоили, а если и появлялись изредка по вечерам, то к утру проходили БЕЗ таблеток.

Наладившееся чудесным образом здоровье не беспокоило десять лет. К сожалению, все хорошее когда-нибудь заканчивается. Впрочем, и плохое тоже, только мы о том не горюем.

Отчаянно не хотелось верить, что ее недавно налаженное существование нарушено. Что в тело вторглось нечто враждебное типа внеземного пришельца, похожего на монстра со щупальцами из фильма «Чужой». Он поселился в животе Вероники и разъедал ее изнутри, чавкая и облизываясь…

Крыша потихоньку поехала – от долгого ожидания, беспокойства и неизвестности. Не дождавшись результатов обследования, поставила себе диагноз.

Рак.

Конец спокойной, счастливой жизни.

Конец жизни.

Коротким же оказалось ее «бабье лето»…

— Мефрау Дингеманс? – Из кабинета вышла женщина в белой брючной униформе и оглядела сидящих.

Вероника отозвалась не сразу. Дингеманс – фамилия бывшего мужа, звучала по-чужому.

Встрепенулась.

— Да.

— Добрый день. Пойдемте.

В ультразвуковой комнате было темно настолько, что вырисовывались лишь очертания большого, как шкаф, аппарата с экраном и кушетки рядом. Медсестра сказала лечь и оголить живот. Размазала желе, в точности как показывают в передачах про беременных, когда они приходят определить пол ребенка. Желе холодное и скользкое – прямо-таки змея на животе. Бр-р-р…

Медсестра ушла, явился врач в белом халате с коротким рукавом. В темноте разобрались лишь его общие характеристики: худощавое сложение, подчеркнуто прямая спина, короткая прическа. Представился, пожал руку лежачей Веронике и стал водить по ней трубкой на скрученном спиралью шнуре, такие шнуры раньше были у домашних телефонов. Сам уставился в экран. В том месте, где она чувствовала боль, задержался подольше. Наступил момент истины, и Вероника напряглась: сейчас услышит приговор, оправдательный или смертельный…

Приговор доктор не огласил. Убрал трубку, разрешил встать.

— Результаты осмотра отправлю вашему домашнему доктору, — сообщил он сухим голосом и пошел мыть руки. — Вы завтра зайдите к нему.

Больше ничего не сказал. Не утешил, не напугал. Вероника натягивала брюки и все ждала объяснений – ведь именно за тем пришла. Но, видимо, этот врач не был уполномочен разъяснять.

— Завтра не забудьте сходить к доктору, — еще раз, настоятельно, проговорил он и скрылся в соседнем кабинете, вроде испугался – как бы Вероника не начала задавать вопросы. А ему неохота отвечать, или некогда или… вообще его тут не было.

«Обязательно сходите к доктору» — звучало тревожно. Что-то он там увидел…

Пока шла по коридору, думала про всякое, больше про плохое, но как-то отвлеченно, не в прямом отношении к себе. Вышла на улицу, в глаза ударили лучи, такие яркие, что зажмурилась. Бодрость солнца заразительна – тревоги отступили и показались слишком далекими, не присутствующими в данный момент. Может, ничего страшного? Обойдется? Погода слишком хорошая, чтобы умирать. Какие ее годы! В пятьдесят четыре жизнь только начинается…

На следующий день с утра моросило. Вероника поехала к доктору Брайсу опять же на велосипеде. Водонепроницаемые куртку и брюки из мягкого пластика надевать не стала – не страшно, если немножко промокнет. Понадеялась, что тучи скоро разойдутся. Голландская погода до неприличия непостоянна: сейчас моросит, через десять минут вовсю сияет светило.

Попала удачно – в очереди томиться не пришлось, доктор пригласил к себе сразу, вроде только и ждал, когда Вероника прибудет. Обычно доброжелательно-улыбчивый, он выглядел озабоченно. Ни слова не говоря, посмотрел в компьютер на ее медицинскую карту и сказал:

— Сейчас позвоню в больницу, назначу время для обследования на МРТ.

МРТ?! Как обухом по голове. Обследование на томографе – серьезная процедура, дорогая для страховщика, из-за мелочей не назначают. Вероника видела по телевизору. Вокруг пациента суетится группа медиков: укладывают на кушетку, завозят в трубу и просвечивают до самых внутренностей. Целый ритуал — это не допотопным стетоскопом органы прослушать.

Почувствовала, как вытянулось собственное лицо. Не знала, что делать, что говорить. Начинать плакать или погодить?

Кажется, тучи сгущаются не только на улице…

Доктор продолжил объяснять, обтекаемо:

— Ультразвук ничего конкретного не показал, вернее – врач не рассмотрел, в чем дело. Насчет МРТ-обследования позвоню сам. Если вы будете этим заниматься, придется слишком долго ждать.

Значит, время поджимает, отметилось в уме Вероники — отдаленно, только как факт. Доктор взял трубку, набрал кнопками номер, сказал:

— Назначьте время для пациентки, срочный случай. – Помолчал, послушал. Наверное, там спросили, что за причина срочности. Сказал: — У нее процесс в животе размером пять сантиметров.

Тут Вероника побледнела. И онемела. Вообще замерла, изнутри и снаружи.

Все, это конец – даже не подумалось, а жестко ощутилось в сознании, которое моментально разграничилось на «до» и «после». Вся прежняя жизнь осталась за чертой «до» и потеряла всяческую целесообразность, а также смысл и значение, что по-голландски называется одним словом «релевантность». А «после» — это то, что сейчас и в будущем. Только есть ли у нее будущее?

Ответ должен дать томограф. Он придирчиво разглядывает внутренности, не обманывает, не ошибается, не дает расплывчатых ответов. Значит, от его показаний зависит Вероникина жизнь. Именно так, не меньше.

Доктор положил трубку.

— Сегодня после обеда вам позвонят из больницы, назначат дату обследования, — сказал. И добавил: — Если сегодня не позвонят, завтра сообщите мне.

Завтра была суббота. Если говорит позвонить ему в выходной, значит дело серьезное. Вероника кивнула – чисто автоматически и поняла, что разговор окончен. Так же автоматически пожала протянутую руку и растерянно посмотрела на доктора. Приветливой улыбки, с которой он провожал пациентов, не возникло. Лицо напряглось, во взгляде цепкость. И сострадание. Как к человеку обреченному. Приговоренному к… ну, понятно — к преждевременной гибели в расцвете.

Плохой знак. В груди Вероники полыхнуло холодом. Здешние люди не смотрят с сочувствием на других, если нет большого повода. Вероятно, доктор утаил от нее самое главное и самое страшное, чтобы не брать на себя неблагодарную роль вестника несчастья.

Во взгляде тревога за эмоциональное состояние пациентки. Как ни старался он говорить обтекаемо, она, конечно же, догадалась, о чем речь, и подумала о самом худшем.

Это предсказуемо — по правилам психологии. Услышав о процессе в пять сантиметров внутри себя, сникают даже самые жизнерадостные оптимисты. Рак – гарантированная смерть в большинстве случаев, все еще проблема номер один для современной медицины. Удастся ли пациентке переработать новость без стресса, паники или бешенства? Не упадет ли в обморок прямо здесь? Он должен быть готов поддержать ее — в прямом смысле…

Истерить или впадать в другое неуправлямое проявление эмоций Вероника не собиралась. Она вообще не была склонна бурно выражать свое состояние – по привычке хорошее и плохое переживать внутри себя. Вот и сейчас. Стало немножко неловко перед доктором, что причинила неудобство своей болезнью, заставила звонить, сострадать. Нашла силы улыбнуться, мол — не беспокойся, Брайс, ситуация под контролем.

Побежала на улицу – хватануть чистого воздуха и освежить голову, мутная она какая-то.

Утренняя морось превратилась в настоящий дождь, но его сырости Вероника не заметила. Она не заметила бы и другого – солнца или снега. Не до погоды. Вообще ни до чего, что происходит снаружи ее тела. А внутри – неразбериха. Одна мысль: там идет процесс, от которого она может умереть. Неизвестно когда, может завтра, может через месяц. Или через год. Но умрет точно.

Безвременно.

Несправедливо.

Не хочется.

Не верится.

Сына одного оставит на свете. Роман не допишет. Следующего лета не увидит…

Почему она?!

Слезы хлынули – сами по себе, без подготовки. Смешались с дождевыми каплями, затуманили видимость. Вероника остановилась, ожидая, когда в глазах прояснится. Оглянулась в нерешительности – забыла, что собиралась делать. Невдалеке стоял велосипед, она смотрела и не понимала, для чего он. В голове – пустота, полнейший мыслительный вакуум. Мозг на перепутье: надо что-то думать, планировать, заставлять тело двигаться…

А для чего? Если все это больше не имеет значения? Если она больше не принадлежит этому миру? Если она скоро умрет?

Стояла… долго? недолго? Неизвестно. Поплакала, выпустила первое, самое жгучее ощущение несправедливости. Вроде, на душе полегчало, а в теле тяжесть — за минуту оно набрало пятьдесят килограммов обид. Очнулась, кое-как постаралась встряхнуться. Сделала пару неуверенных шагов к велосипеду. Далее пошло машинально: открыла ключом замок цепи, прикрутила ее к сиденью, отогнула вверх поддерживающий штырь. Развернула велосипед и покатила, как в туманном тоннеле, не замечая ни людей, ни машин, ни домов, ни деревьев.

Обычно выходишь на улицу и становишься участником действа, в котором всё происходит по правилам, и все друг с другом незримо связаны. Вероника ощущала себя выпавшей из общей связи. Смотрела на окружающее как зритель, со стороны.

Туманный туннель вел ее не домой, а в другое измерение — за живую черту.

Доехав до дома, Вероника окончательно уверилась, что скоро умрет и решила как следует подготовиться: привести в порядок дела, рассказать сыну, что должен делать, когда ее не станет. Показала пароль от своего счета, как открывать, снимать деньги, а также управлять сберегательным аккаунтом. Показала, где лежит небольшая сумма наличных – для срочных или непредвиденных расходов. Объяснила, как платить за квартиру, производить другие ежемесячные отчисления.

Затратила минут пятнадцать. И это все ее земные обязанности?

Странно.

А что она хотела?

Когда жила, думала: смерть – настолько значительное событие, что не замеченным не пройдет. В реальности получилось иначе. Ее уход не станет событием мирового значения. И даже не местного, голландского. Только внутриквартирного. Живет на чужбине — ни друзей, ни семьи. Кто здесь поплачет о Веронике? Кроме сына, никто.

Она исчезнет быстро и навсегда. Даже могилы в память не останется – ее кремируют и пепел разбросают.

Печально.

Что-то еще хотела сделать…

А, да — на случай возможной госпитализации собрать сумку с вещами: пижаму, зубную щетку, тапочки, белье.

Еще пять минут затратила. Села отдохнуть, обдумать. Вот, собственно, и все дела: сына предупредила, сумку собрала. Никому в тягость не будет, отойдет в мир иной тихо-мирно…

Опять странно. Еще вчера ничто беды не предвещало, а сегодня все перевернулось с ног на голову. Без предпосылок — невыносимых болей, неудачной операции или затяжной болезни.

Почему сразу умирать?

Потому что в животе процесс в пять сантиметров.

Сколько это?

Раздвинула пальцы, посмотрела – приличный размер, не отмахнешься, мол мелочь, само рассосется.

Не заметила она, как нечто чужеродное внутри образовалось. Рак именно тем коварен, что развивается без симптомов. Лишь на последней стадии появляется боль, когда опухоль дает метастазы. Человек угасает за считанные дни.

Тяжко жить и ждать собственного конца, лучше умереть неожиданно, не подготовившись, не задумавшись.

Хотя, для кого как. Недавно смотрела по телевизору. В популярном ток-шоу «Поздний вечер» участвовала девушка Ева двадцати одно года — улыбчивая, с сияющими глазами. И неоперабельной опухолью в голове. Услышав диагноз, она решила не тратить оставшееся время на жалобы, испытать как можно больше. Испытала: попутешествовала по миру, отведала экзотических блюд, научилась кататься на лошади. Написала книгу, в которой рассказала об опыте жизни с неизлечимой болезнью. По книге поставили фильм. Артистка, игравшая главную роль, сидела рядом, и Ева выглядела жизнерадостней ее. Вот самообладание и сила духа…

Зазвонил мобильный, грубо вторгнувшись в ее мысли. Вероника ожидала звонка, но все равно вздрогнула. Звонили из больницы. Ее вклинили вне очереди, обследование назначено на понедельник, одиннадцать двадцать. Деловым тоном женский голос проговорил:

— За два часа не есть, не пить, можете позавтракать чем-нибудь нетвердым, кофе с печеньем, например.

Голос звучал доброжелательно, профессионально-спокойно — персонал в больницах обучен эмоций не испытывать.

Как ни странно, именно его невозмутимость подействовала успокаивающе на Веронику. Подумала: действительно, к чему мандраж? Направляют на обследование, еще ничего неизвестно, а она уже помирать собралась.

Может, обойдется?

А пять сантиметров?

В тот день Веронике не удалось сосредоточиться ни на писательстве, ни на айпэдовских игрушках. Думала об одном, не истерично, как-то апатично. Отвлеченно. Постепенно смирилась с мыслью, что да, возможно, у нее неизлечимая болезнь, да, возможно, умрет прежде времени. А что делать? Начать биться головой об стол? Орать дурниной? Обливаться слезами от жалости к себе? Не в ее характере. Хватило ума и стойкости сдержаться.

Зачем себя изводить, усугублять состояние? Сейчас главное – без стресса дожить до понедельника, а там узнает точный диагноз. Тот, который она поставила себе, может и не подтвердиться, хотя вряд ли, все-таки пять сантиметров чего-то неположенного внутри – не шутка…

Хорошо, что она одна. Если бы имела семью, родственников, друзей, стали бы они звонить, утешать, сочувствовать — Вероника бы не выдержала. А так что ж. Мир не содрогнулся, узнав о «процессе» в ее животе, значит, не такая уж глобально-значимая проблема.

Уикэнды она проводила с другом Герардом, с которым познакомилась шесть лет назад на сайте «Планета Отношений». Он поступил мудро: обсасывать тему не стал, спросил по-деловому — что да как, да что дальше, и все. Он уже имел неудачный опыт с коварной опухолью: его предыдущая подруга Ивонн тоже безвременно, в шестьдесят два года, скончалась от рака. Как говорится, «сгорела» на глазах: болей не чувствовала до последнего момента, когда почувствовала, положили в больницу. Да поздно — через десять дней умерла, ее даже оперировать не стали.

Вот кому тяжко пришлось в эти десять дней. Ивонн происходила из богатой семьи и к несчастьям не привыкла. Жила для себя: детей не имела, работала один день в неделю – не ради денег, а чтобы от безделья не скучать. Машины меняла каждые два года. В теплые страны регулярно ездила отдыхать, в Швейцарию к подружке. Курила много. Умерла от рака печени.

Уикэнд с Герардом прошел по обычной схеме. В субботу ездили на велосипедах в гавань в рыбный ресторан «Симонис» есть морского языка, вечером смотрели телевизор, у него огромный – 150 см по диагонали. Утром выспались, позавтракали сладкими маффинами с капучино, глядя на воскресное ток-шоу. После чего устроились на лежаках в его личном садике – Герард с журналом о компьютерных новинках, Вероника с фруктовым льдом на палочке.

Жизнь текла дальше, и она, вроде, отвлеклась. Про завтрашнее обследование пыталась не думать, про близкую кончину тоже. Не верилось ей. Не наблюдала симптомов. Не может человек ни с того ни с сего взять и умереть.

Хотя… всякое, конечно, бывает. Но это «всякое» к ней не относится.

Ночь на понедельник провела беспокойно. Сны не запомнила, они являлись не стройной историей, а бессвязными урывками. Хорошо, что мертвая рыба не приснилась — это «дохлятина», к верной гибели.

С самого утра представляла в голове — как ее засунут в трубу томографа, просветят насквозь и разглядят, наконец, что за «процесс». От одного наличия его в себе чувствовала неполноценность – ни у кого нет, только у нее.

На завтрак ограничилась кружкой капучино, чтобы не засорять пищевой тракт, не затруднять работу томографу. Она вообще по утрам мало ела: половина яблока, стакан кефира — все. Без десяти одиннадцать вывела велик, надела темные очки и отправилась в больницу за смертным вердиктом, так решилось само собой.

Почему?

Потому что лучше готовиться к плохому, чтобы потом не разочаровываться.

Она уже смирилась с неизбежным, уверилась, что внутри рак, что разросся, что неоперабелен, а сколько ей осталось – объявят сегодня. Сказала себе: если перед кончиной появятся нестерпимые боли, попросит эвтаназию. На том успокоилась и погрузилась в ватную отрешенность: звуки слышала, но как-то издалека, окружающее видела, но находясь за рамками картины.

Обгоняли шустрые велосипедисты, и она думала им вслед, мол, давайте, обгоняйте, спешите: вам жить — работать или учиться, а мне торопиться некуда, я уж как-нибудь в хвосте, немного уже осталось…

Светило солнце, но хорошая погода была не для Вероники. Мир казался чуждым, неприветливым, как хозяин, который сначала привечал, потом бесцеремонно попросил освободить помещение. И она согласилась уйти, потому что ощущала себя нежелательным элементом.

Она сама вычеркнула себя из списка живых, осталось только умереть по-настоящему.

Самое обидное – никто не заметит ее ухода. Жизнь не замрет, не остановится даже на минутку почтить память. Или хотя бы вспомнить… Кто ее вообще будет вспоминать-то? Лишь один человек – сын. Хорошо, что вырос, себя обеспечивает.

Эта мысль служила некоторым утешением. Когда-то давно Вероника впала в депрессию от несчастий, тоскливые мысли подводили к самоубийству. Одно останавливало – кто сына будет растить? Теперь он взрослый. Конечно, без матери в любом возрасте остаться тяжело. Поплачет он. Потом успокоится. И пойдет дальше своим путем. А Вероника будет за ним следить и по возможности помогать — оттуда, сверху…

Так ехала она, опустив голову и устремив застывший взгляд на переднее колесо, под которое убегала красная велосипедная дорожка. Ехала, не торопясь, еле двигая ногами педали. По сторонам не смотрела — окружающее не имело к ней отношения…

Из отрешенности вывел истеричный визг шин и натужный сигнал клаксона. Вероника остановилась, вскинула голову, огляделась: кому гудели? Оказалось – ей. Она стояла посреди перекрестка, в двух метрах слева — серый «Опель». Для Вероники горел красный светофор, которого она не заметила, чем создала аварийную ситуацию.

Водитель «Опеля» не вышел разбираться или ругаться, сидел, ждал, когда нарушительница освободит дорогу. Она махнула ему рукой в качестве извинения и продолжила путь.

Случай из ряда вон. Тот перекресток — второстепенный, обычно пустующий, Вероника частенько его на красный проезжала. Большая случайность, что машина появилась с ней в одно время, в одном месте.

Вообще-то, ей только что посчастливилось: могла бы запросто под колесами оказаться, умерла бы раньше, чем услышала диагноз.

Непорядок. Надо встряхнуться. Сконцентрироваться и доехать до больницы, не подвергая опасности себя и других.

Сконцентрировалась и без происшествий доехала до следующего перекрестка — оживленного, с трамвайными путями по центру и отдельным светофором для любителей двухколесного транспорта. Здесь отрешиться от земных дел при всем желании не получилось бы: Вероника составила звено длинной цепочки велосипедистов и, когда зажегся зеленый, двинулась со всеми вместе.

Пересекли шоссе, и цепочка распалась — каждый отправился своим путем.

За низкими жилыми домами виднелся девятиэтажный больничный корпус. К центральному входу Вероника не поехала, там сутолока: такси, машины, велосипедисты, люди. Свернула направо, где парковка для руководства больницы, перед ней широкий портик — с крышей, шлагбаумом и будкой сбоку.

Под портиком — тень, которая сгустилась из-за контраста со сверкающим снаружи солнцем. Веронике тьму усугубили солнцезащитные очки. Впереди ехала машина, и она тупо отправилась следом – как недавно в велосипедной цепочке. Очнулась, когда увидела шлагбаум, опускающийся… прямо на голову! Резко крутанула руль – и чуть не упала. Зато избежала удара полосатого бревна.

Не останавливаясь, рванула дальше.

Фу-у-у… Что-то не везет сегодня, подумала потерянно. Второй раз едва спаслась от покушения на здоровье, а то и жизнь. Что это? Знак судьбы? Предупреждение свыше, мол — два раза повезло, на третий не надейся, готовься к приговору, который обжалованию или отсрочке не подлежит?

Вероника сникла. Если заранее все известно, зачем идти делать какие-то процедуры? Смысла нет. Но – пошла. В тумане полного безразличия.

Дальнейшее происходило без участия Вероникиного сознания и запомнилось слабо. Посадили перед кабинетом, дали литровую бутыль с прозрачной жидкостью, которая потом в организме будет светиться. Сказали – пить по стаканчику каждые десять минут, круглые часы с четкими арабскими цифрами висели тут же. Через час завели в крошечную раздевалку, велели раздеться до трусов. Пригласили в темную комнату, похожую на пещеру.

Одна вежливая медсестра уложила ее на кушетку, выходившую из трубы. Другая вставила в вену иглу, велела положить руки над головой. Потом обе незаметно растворились, оставив Веронику одну – ощущать себя подопытным кроликом и глядеть в мутный потолок.

Кушетка зашевелилась и плавно вошла в круглое отверстие, которое, завертелось над Вероникой, ускоряясь. Несколько раз в микрофон ей предлагали вдохнуть и задержать дыхание. Минут через десять-пятнадцать, ее вывезли из дыры, сказали одеться и подождать у кабинета с номером восемь-девять.

С пустой головой сидела Вероника в коридоре напротив указанного номера и рассматривала двери, стены. Провезли кровать на колесах. На чистейшем белье лежала женщина — глубокие морщины, по-старчески желтый цвет лица, взгляд безразличный, как у статуи. Спереди и сзади кровать везли две санитарки в белых брючных костюмах, которые кокетливо смотрелись на их молодых фигурках. Возле колонны первая девушка не успела отвернуть, и кровать врезалась в угол, несильно.

Тело больной содрогнулось. Девушка ойкнула и, улыбнувшись, извинилась скороговоркой. Женщина на кровати не пошевелилась — привыкла к чужой небрежности или было все равно? Знает ли она вообще, что существует на свете?

Не хотела бы Вероника оказаться в таком состоянии — бездвижности и невменяемости. Неправильно это. Человек должен жить и осознавать, что живет. Испытывать радость, печаль и другие эмоции. А если связь с миром потеряна до такой степени, что не знаешь – кто ты сам и кто твои родные, зачем тогда?

Недостойно это. Бессмысленно…

— А, это вы! – сказала та самая вежливая медсестра, которая недавно готовила Веронику к погружению в утробу томографа. – Я вас не сразу узнала. В одежде человек выглядит по-другому.

Села рядом.

— У вас когда встреча со врачом-специалистом?

— В четверг.

— Чтобы вы до четверга не маялись в неизвестности, наш доктор просил передать – у вас ничего, вызывающего беспокойство, не обнаружено.

Не обнаружено?! Вероника обомлела. Не поверила. Как же так… А пять сантиметров? Боль иногда? Что-то мешается там?

— А что там? – задала самый мучительный вопрос.

— Узнаете у вашего доктора, — расплывчато ответила медсестра. – Не волнуйтесь. Это неопасно.

— Спасибо, — только и нашла сил произнести Вероника. Губы сами расплылись в улыбке.

Медсестре было приятно принести добрую весть. Она улыбнулась в ответ, пожала ее руку и ушла.

О-о-х! Вероника шумно выдохнула. Три слова «ничего, вызывающего беспокойство» — как разрешение жить человеку, который уже взобрался на табуретку и надел на шею петлю. Значит, зря себя накручивала. Зря собиралась в крематорий. Значит, не рак.

Значит – будем жить!

Прилив счастья произошел — всколыхнул внутренности, омыл, и они засветились, чистенькие и здоровые. В голове веселость, как от легкого опьянения. Захотелось плакать и смеяться одновременно. Захотелось любить все человечество и каждого в отдельности. Захотелось первому встречному рассказать о своем счастье, и чтобы он порадовался вместе с ней. Захотелось делать глупости и распевать песни.

«Вся жизнь впереди – надейся и жди!».

Захотелось раскинуть руки и кружиться до упада…

Вышла из больницы и встретилась глазами с солнцем. Казалось, оно сияло только для Вероники. Оно знало о ее счастье и радовалось вместе.

Прикрыв глаза, она подставила щеки его теплым лучам. Вдохнула полной грудью. Ах, как здорово вернуться!

Оглядела улицу и снова ощутила себя активной частичкой мироздания.

Не на обочине, а в гуще событий.

Вот такие сюрпризы преподносит иногда судьба. Сегодня Вероника три раза избежала смерти: первый раз с «Опелем», второй – со шлагбаумом, третий – с томографом. Кошмарно повезло. Как никогда в жизни. Все-таки как мало надо для счастья. Только услышать, что не о чем беспокоиться.

И – чтобы сияло солнце.

Автор Ирина Лем